Другой край мира
Шрифт:
Конда спал чутко, этот тихий звук и движение её тела разбудили его. Он сонно поднял голову и посмотрел, заглядывая через Аяну, над чем она смеётся. Она развернулась к нему и положила ладонь под его щёку, горячую после сна.
Он закинул ногу на неё и крепко прижал к себе. Мгновения медленными снежинками опускались на землю за окном, а лестница скрипела под ногами тех, кто просыпался в зимних комнатах и шёл через первый этаж к очагу завтракать.
– Ты пришёл ночью, – сказала Аяна тихо.
– Да. Я подумал, что тебе грустно.
– Это слово не подходит. У меня внутри
Он прижал её ещё крепче.
– Олем Ати говорит, что со временем любая утрата становится частью тебя. Это несправедливо. Хочу, чтобы этого не было. Чтобы этого никогда не случалось. А ещё олем Ати говорит, что надо плакать, но я не могу, Конда. У меня вот тут, в горле, комок, и всё.
Он гладил её по голове и молчал, потом поцеловал в волосы на макушке.
– Мне очень жаль. Хочешь выйти на крыльцо?
– Не знаю. Я хочу остаться тут. Хотя... неважно, где. С тобой. Что ты сказал Воло?
– Ничего. Он спал.
– А что он скажет, когда увидит, что тебя нет?
– Ничего нового или интересного. Он ничего не спросит. Просто будет ходить, всем своим видом показывая, что он был прав. Я не люблю это в нём.
– А что ты вообще в нём любишь? – спросила Аяна, пытаясь вспомнить хоть что-то, что позволило бы назвать Воло приятным человеком.
– Он очень ответственный и внимательный, и предан своему роду. Он наперёд просчитывает многие вещи и не даёт мне увлекаться, когда моё любопытство или воображение могут причинить вред мне или кому-то ещё. Он очень сдержан и никогда не навязывает свои чувства мне или кому-то другому. И он верный друг. Он верен клятве, что мы давали друг другу. Он пойдёт на всё, чтобы выручить меня из беды. Он много раз рисковал здоровьем или жизнью, когда у нас случались разные переделки. А их было немало за эти почти четырнадцать лет на «Фидиндо», и до этого, в общем-то, тоже.
– Значит, он хороший человек?
– Ну а что значит «хороший» или «плохой» человек? Это определяется поступками по отношению к тому, кто говорит. Я, например, могу быть хоть трижды хорошим для тебя, а в это время кто-то будет меня стократно ненавидеть.
– Как можно тебя ненавидеть?
Он пожал плечами.
– Невозможно делать добро сразу всем. Обязательно найдётся кто-то недовольный, даже если ты раздаёшь что-то даром. Тот, например, кто решит, что изменения, которые происходят при этом, вредны, или, к примеру, что ему могло бы достаться больше, не отдай ты его долю другому. Вообще, чем дольше я живу, тем больше утверждаюсь во мнении, что на дне любой человеческой души лежит слой зловонной жижи, и заставить её показаться можно всегда, вопрос только в длине шеста, которым ты будешь баламутить там, внизу.
Он взял Аяну за подбородок.
– К тебе это не относится, конечно.
– Почему ты так думаешь?
– Ты чистая душа. В тебе нет грязи, скверны или тьмы.
– Есть. У меня бывают такие мысли...
Она покраснела, потому что он прямо смотрел на неё, и зрачки его снова расширились, а дыхание было тяжёлым.
– Перестань, Аяна. Остановись.
– Почему? Я не хочу. А ты хочешь остановиться?
Он молчал и смотрел ей в глаза.
–
– Нет. Хотел бы я иметь возможность сейчас солгать тебе, но нет. Меньше всего на свете я хочу останавливаться. Подожди. – он нежно схватил её рукой за шею, заметив, что она потянулась к нему. – Перестань.
– Почему? Конда, почему? – прошептала она, зажмурившись и откидывая голову.
Он отпустил её и показал на свою ногу.
– Ты видишь это? Подожди хотя бы, пока нога заживёт. Тебе вряд ли понравится, если беспомощный калека...
Она зажала его рот рукой.
– Я считаю это за обещание, – сказал она. – Запомни, что ты сказал, и потом не отказывайся от своих слов.
Они вышли к очагу, и Воло хмуро смотрел на Конду, а Сола бросала косые взгляды на Воло. Они поели, Сола пила настой успокаивающих трав и грустно наблюдала за мерцающими угольками в очаге.
Аяне тоже было невесело. Снаружи шёл снег. Мама сказала ей ткать, но у Конды не было тёплой одежды, и этот вопрос тоже следовало решить. Где-то на краю сознания мелькнула мысль, что у Воло в сундуке тоже вряд ли найдётся что-то подходящее для зимы, но она поймала его осуждающий взгляд и передумала спрашивать.
– Воло, – мрачно сказала вдруг Сола. – Я много слышала о ваших обычаях от твоих людей. Не буду их обсуждать. У нас обычаи другие. Рождение ребёнка вне союза у нас не означает позор или изгнание для женщины. Но я хотела предупредить тебя, чтобы твои люди всё же держали себя в руках. Девушки заглядываются на них.
Конда поднял голову и посмотрел на неё, потом на Воло. Сола заметила этот насторожённый взгляд.
– Нечего на меня смотреть, Конда. Дети – это самое ценное, что может быть в жизни. Мы не делим их на своих и чужих. У нас нет ненужных сирот, как у вас. Но вы уедете весной, а девушки останутся. У одной будет только разбитое сердце, а у другой впридачу к разбитому сердцу ещё и ребёнок в животе. Я слишком много слышу об одном из твоих моряков.
Воло кивнул.
– Я понял тебя, кирья Сола. Если надо будет, я запру его.
– Нет нужды. Девушки — не безмолвные овечки, к которым в загон проник волк. Ваши парни не калеки и недурны собой, и неудивительно, что они привлекают девушек. Просто поговори с ним. После ваших краёв, где женщин готовы запихнуть в сундук, лишь бы уберечь от жизни, он тут слегка захмелел от свежего воздуха. Подрежь ему крылья, пока совсем не разлетался. Вы будете здесь три месяца, а потом уедете навсегда. Не ломайте жизнь женщинам. Они придумают то, чего нет, и потом в этом тумане не смогут увидеть своё счастье, когда оно будет рядом.
Воло пристально посмотрел на Конду, и у того расширились ноздри и дернулись желваки на скулах.
– Ещё арем Дэн сказал, что скоро тебе нужна будет трость, Конда. Он больше не сможет ездить к тебе. У них в верхней деревне начали заболевать люди. Я вчера возила им снадобья олем Нети от жара.
Она резко встала и вышла, оставив на столе пустую кружку.
Аяна тоже встала и вынесла грязную посуду к летнему очагу. Отмывая миски, она вспомнила огненно-рыжий затылок во дворе Иллы.