Другой Париж: изнанка города
Шрифт:
– Спасибо, Мориа… – Цыганка порывисто обняла старика и поцеловала.
– Полно, полно… Я старый, уже забыл, как это бывает… – расчувствовался бездомный. – Бегите в шалаш, берите спальные мешки, забирайтесь в них. Под вами будет роскошная медвежья шкура!
– Мы можем спать в одном… – в свою очередь покраснев, выдал я.
– Кто бы сомневался! – хитро усмехнулся старик. – Знали бы вы, что я в ваши годы вытворял! Марш в мешки, я тут приберусь немного. Чтобы к моему приходу крепко спали, а то нажалуюсь дяде Яношу!
Взявшись за руки, мы проворно юркнули в шалаш. Как ни странно, внутри
Мы провалились в абсолютную близость тел, как в безд ну, и целую вечность не могли оторваться друг от друга. Наверно, это была одна из прекраснейших и наистраннейших ночей в моей жизни.
Я проснулся оттого, что у меня затекло все тело. Двигаться я боялся – обнимая меня руками, ногами, крепко спала Моника. Я залюбовался тем, как слегка подрагивают во сне ее длинные иссиня-черные ресницы. Утренний свет уже пробивался через дверцу шалаша. Отчаянно хотелось курить. Я осторожно попытался вылезти из мешка, не разбудив Монику. Она медленно перевернулась, пробормотала что-то, тронула мою руку, не просыпаясь. Я вдруг обратил внимание, что дверь шалаша бережно подоткнута снаружи одеялами. Что за черт!
Я с трудом открыл дверь. Старик, укутавшись пледом, задумчиво раскачивался в кресле. Его глаза были полузакрыты. Рядом примостился верный Улисс.
– Доброе утро! – шепотом сказал он, не поворачиваясь ко мне. – Цыганская принцесса еще спит?
– Да, – также шепотом ответил я.
– Хорошо, пусть отдыхает, она устала, – улыбнулся Мориа. – Потом ей предстоит долгая дорога…
– А ты что же, не ложился?
– Старость – не радость, – усмехнулся он. – Через ночь не спится. А по утрам думается особенно хорошо, голова светлая. Там неподалеку есть общественный туалет, бесплатная кабинка. Пробегись до нее с Улиссом, собака разомнется, да и ты согреешься.
– Спасибо! – Я был удивлен. Во всех предыдущих случаях бомжей, с которыми я встречался, вовсе не заботила проблема туалетов. Где были они – там были и отхожие места.
– Вперед, Улисс!
Услышав свое имя, собака быстро вскочила на лапы и понеслась, радостно повизгивая, впереди меня.
– Смотри, какой великолепный рассвет! – жмурясь, сказал мне старик, когда мы с Улиссом вернулись. – Бери одеяло, садись рядом – все ускользает слишком быстро. Эх, красота!
Зрелище на самом деле было необыкновенным. Из-за деревьев медленно вырисовывались прозрачные, как на акварелях, солнечные лучи, раскрашивая небо во все оттенки золотого и розового. Улисс осторожно лизнул мне руку, я погладил его по лоснящейся мохнатой голове:
– Красавец!
– А то! Обижаешь! Собака и человек дружат с давних времен.
– Почему Улисс?
– Просто он тоже похож на бродягу.
– Ты его держишь, чтобы получать деньги и бесплатные консервы? – спросил я.
– Что? Ради консервов? – расхохотался старик. Его кашляющий смех еще долго разносился по округе.
– Я сказал что-то не то? – сообразил я. – Просто я до этого общался с нищими на набережных… Извини.
– В Париже больше трехсот тысяч собак, не всех держат ради бесплатных консервов!
– Нет, честно говоря…
– Это так. Собака – единственное животное, добровольно признавшее человека, позволившее приручить себя. Этот выбор надо уважать, правда, Улисс?
Животное довольно заурчало, позволяя ласкать себя.
– В Париже и Страсбурге мне привелось наблюдать другое отношение к собакам, – сказал я. – Бомжи делают на них бизнес.
– Это равносильно святотатству! – эмоционально ответил Мориа. – Во многих странах собакам поклонялись, а греки считали, что пса выковал сам бог Гефест. Их часто хоронили вместе с хозяином, как ближайших друзей. Собаки всегда скрашивали человеческое одиночество… Тимош, давай, покурим! – словно читая мои мысли, произнес старик. – У меня есть классный табак!
Старик осторожно выколотил видавшую виды старую трубку, достал из-под одеяла расшитый мешочек, отсыпал на ладонь табак, вдохнул с удовольствием, набил трубку и раскурил ее.
– Ах! Какой аромат! – сказал он, зажмурившись от удовольствия. – Пробуй!
Я затянулся и едва не закашлялся с непривычки. В трубке находилась очень крепкая, горьковатая табачная смесь с привкусом смолы, дыма и пряностей. Никогда не пробовал ничего подобного.
– Что это? – спросил я.
– Моя гордость! – довольно сообщил старик. – Настоящий восточный табак, высушенный на солнце. Мне его привез мой друг араб. Знает мои слабости, чертяка!
Мы по очереди курили трубку. Временами старик впадал в состояние, похожее на легкую дремоту. Я украдкой разглядывал его.
Он совсем не походил на тех бомжей, виденных мною прежде. Он был довольно опрятен, хозяйственен, а в глазах его поблескивали ехидство и живой интеллект. Они как будто жили отдельной жизнью на испещренном морщинами лице. Они почему-то показались мне знакомыми – эти глаза.
– Что будем делать сегодня? – спросил я на всякий случай тихо, думая, что Мориа дремлет.
– Хочешь прогуляться на Пер-Лашез? – спросил старик, не открывая глаз. – Любопытное местечко!
– Пер-Лашез? Знаменитое мемориальное кладбище? Да, хочу, наверно!
– То-то же! – удовлетворенно кивнул старик. – Пойдем! Покажу вам много диковинок. Кладбища не так просты, как кажется на первый взгляд.
В этот момент неподалеку раздался цыганский пароль. Старик приложил палец к губам:
– Исчезни! Я со всем разберусь.
Я мгновенно рванулся в сторону кустов и залег на землю, сдерживая дыхание.
– Ты здесь, Мориа? – раздался знакомый мне голос дяди Яноша. – Привет, дорогой!
– Приветствую, старина Янош! – ответил клошар и добавил язвительно: – Не дождетесь!
Он встал навстречу цыгану и обнял его.
– Какими судьбами? Будешь чай?
Я видел, что дядя Янош, хлопая Мориа по плечу, подозрительно оглядывается вокруг.
– Скажи, Мориа, моя племянница Моника сегодня ночевала у тебя?
– Да-да, – хрипловато прошамкал тот, – у меня, как всегда.
– А она… была одна?