Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции
Шрифт:
Там же. Стр. 349.
Религия не имела значения. Не имело значения и то, что Лена Слоним за свое еврейство заплатила цену побольше, чем Вера, – она пережила годы нацизма в Германии, имея статус «польской еврейки» со всеми его последствиями, а сын ее, «Михаэль», князь Масальский, будь он хоть трижды «полуевреем» в глазах тетки, матери и всего света, имел право на свою собственную самоидентификацию – вне зависимости от того, что тетка всеми силами хотела быть дерзновенной, объявляя всем и каждому, отнюдь не дожидаясь «бестактного» вопроса и многих ставя в недоумение по поводу этого
«В феврале 1962 года ей уже неловко за свои претензии к правительству Германии. Книги мужа переведены на немецкий и пользуются громадным успехом. К концу года Вера узнает, что ей назначен скромный месячный пансион за утрату трудового дохода. Она довольна результатами, хотя Гольденвейзер считает, что останавливаться с требованиями не стоит, и продолжает тяжбу».
Там же. Стр. 381.
Скажем так, что не всем из репрессированных фашистами евреев повезло в дальнейшей жизни так, как Вере Набоковой. Здесь нужно совсем немного, чтобы чуть-чуть приподняться над своей собственной житейской удачей и требовать своих компенсаций с поднятой головой, не на сирость, а на закон.
До такого понимания Вера не дошла. Правда, она не смогла не только отказаться от притязаний, потому что ей лично компенсации не нужны – потребовала бы тогда за какого-нибудь замученного и безвестно сгинувшего еврея, не оставившего после себя ходатаев, – но она пошла еще дальше в мелочности: «Из опасения, что адрес „Палас-отеля“ может показаться немцам вызывающим, Вера для ежемесячных выплат из Германии воспользовалась подставным адресом».
Там же. Стр. 382.
Шанс был прекрасный. Но сколько-то марок перевесили гордость и груз ее еврейства – думаю, что если не об этом, ей больше не о чем говорить с племянником.
Она же, как заклинание, сообщает ему о своей обывательской эпатажности (это – из того же письма):
«Я постоянно повторяю репортерам разных стран, кто я такая, так что теперь общеизвестно, что я стопроцентная еврейка».
Там же. Стр. 349.
«Обозреватель воскресного приложения к „Таймс“, признавший новизну „Бледного огня“, однако выразивший предположение, что писать книгу было увлекательней, чем будет ее читать».
Там же. Стр. 384.
Они стали богаты. Деньги считают тщательно, не по-молодому – слава с деньгами пришла, когда обоим было под шестьдесят. Деньги приняли по-стариковски мелочно, запоздалую славу (ведь и «Дар», и «Защита Лужина», и «Приглашение на казнь», – все давным-давно уже было) – с прекрасным, жизнеутверждающим, молодым голодом. Вера Набокова, 1902 года рождения, в 1959 году выглядит так: «На фотографиях мы видим сияющую, ликующую, полную достоинства фарфоровую красавицу» (Там же. Стр. 341).
А их взаимоотношения, просто бытовые сценки, – так: «Посреди разговора они спариваются, точно бабочки за каждым кустом, и отъединяются друг от друга настолько быстро, что замечаешь это не сразу».
Там же. Стр. 368.
Как идеальная писательская жена, Вера берет на себя отношения с издателями.
«Более всего Веру заботили финансовые обстоятельства их жизни, так как Набоковы предполагали, что в ближайшие годы доход от „Лолиты“составит астрономическую
Там же. Стр. 379.
Вот маленький пример: Набоковы в очередной раз уходят от издателя к издателю. Обстоятельства таковы, что говорят не только об удачной сделке, а об измене: «За столом переговоров еще оставалось обсудить кое-какие детали, когда Айзман по холодному взгляду Веры понял, что его призывают идти дальше, чем он рассчитывал. Исходя из профессионального опыта Айзман считал, что Вера как никто рождена для ведения переговоров. „Миссис Набоков заставила меня выцыганить добавочные проценты (намного выше оговоренных цифр): не произнеся ни единого слова, сидя, откинув назад голову с разметавшейся седой гривой, с выражением отчужденного презрения ко всем этим ничтожным переговорам“».
Там же. Стр. 423.
Вера выступала как представитель фиктивной фирмы, чтобы вместе с сыном получать там и зарплату. Но кроме этой фиги налоговому законодательству ее второй родины, Америки, в сделке была и более сладостная сторона – лицезрение мук брошенного издателя. «Сликованием Вера заявляла, что по поводу измены Набокова он пребывает „в трауре“, „ярости“, „на грани истерики“. (Ничего подобного с Минтоном не происходило, поскольку коммерсант он был опытный, а каждое новое произведение Набокова после „Лолиты“ приносило ему дохода все меньше и меньше. Тем не менее Владимир прозвал его „Бадминтоном“)».
Может, при случае и плюнул на него – Вере было бы приятно.
Они подписали свой судьбоносный контракт (на «Лолиту»), простенький, короткий, на две странички, как для начинающего автора, но у нотариуса и все как положено, и вот когда слава, тиражи и деньги стали прибывать – а они прекрасно знали, как такие поступления надо перерабатывать! – Набоковы пустились в бесконечное плавание дезавуирования, обставляя собственного рисунка декором.
«Вера принимается убеждать, что контракт с „Олимпией“ следует считать не имеющим юридической силы».
Там же. Стр. 297.
«…объясняла суть запутанной и в высшей степени неприятной истории в связи с мертвой хваткой „Олимпии“».
Там же. Стр. 337.
Кто из авторов не проходил этого вначале?.. Очевидно, этим надо переболеть, как детской болезнью. А еще лучше давать молодым авторам просто-напросто написать расписку: «Я согласен, что меня грабят, облапошивают и надувают. Я согласен, чтобы у меня забрали все мои деньги, но только напечатайте меня». Ну, процентов девяносто и подпишут.
Владимир Набоков, правда, не был начинающим.
«Набоковых так и не удалось убедить, что Жиродиа соблюдает условия контракта».
Там же. Стр. 356.
Верой был придуман поистине гениальный ход: господа коммерсанты, навострите уши и берите на вооружение. Вера пишет адвокату: «Можно ли в контракт включить пункт о возможности расторжения отношений, если те будут сочтены неблагоприятными? Разумеется, инициатива должна исходить от Вас, а не от В.Н.».
Там же. Стр. 422.