Другой путь. Часть 2
Шрифт:
Девушка, досадливо вздохнув, спросила:
— Матвеич, а Матвеич, она собой-то какая? Черненькая, волосы гладко зачесаны или как?
И тот же молодой, звонкий голос с готовностью подтвердил:
— Да, да, да. Черненькая, гладенькая. Все мы черненькие и гладенькие. А позвольте узнать, Зиночка…
— А ну тебя! Некогда мне. Отчет закончить надо. Мешают здесь целый день сегодня…
Девушка повесила трубку, прервав на полуслове молодого шутника. После этого она села на место, уже не глядя на меня. Так я надоел ей своими вопросами. Но я не мог уйти, не зная — куда. И я спросил
— А это где, простите в одолжении?
— Что?
— Откуда это с вами говорили?
— Из Степановки.
— А это далеко отсюда?
— Два километра.
— А кто такой этот Иван Николаевич?
— Бригадир.
Она уткнулась в свои бумаги и больше на меня уже не смотрела. Но я спросил:
— А в какую сторону надо к нему идти?
— В ту.
Она махнула рукой, не отрываясь от бумаг. Я сказал ей: «Спасибо». Она не ответила. Я сказал: «До свиданья». Она ответила, но головы от бумаг так и не подняла.
Выйдя на улицу, я пошел по тому направлению, которое она указала. Это удаляло меня от станции Балабино еще на два километра, но я уже старался не думать об этом. Пройдя середину деревни, где новые дома образовали подобие площади с маленьким садиком в центре, я скоро выбрался к окраине. За деревней потянулись ржаные поля, но за ними не было видно другой деревни. Ее заслоняла осиновая роща. Дорога, пересекавшая Заозерье, была покрыта асфальтом и обсажена по сторонам молодыми деревцами. По ней в обе стороны то и дело проносились машины и велосипеды. Прижимаясь к самому краю дороги, я довольно быстро добрался до осиновой рощи и только за ней увидел наконец нужную мне деревню Степановку. Девушка, конечно, убавила расстояние до нее по крайней мере вдвое.
Пока я шел к деревне Степановке и пока разыскивал в ней бригадира Ивана Николаевича, день заметно склонился к вечеру. За это время бригадир успел побывать не только на всех фермах, но и в поле на трех участках. Так мне сказали, когда указали на него, идущего по улице. Это был крупный человек, и шел он почему-то очень быстрым шагом. Едва я, подойдя к нему, раскрыл рот, как он подхватил меня под руку, но не остановился и даже не убавил шага. Пришлось и мне поторопиться, чтобы не утруждать напрасно его руку.
Но, приноравливаясь к его шагу, я старался в то же время понять, зачем ему понадобилось хватать меня под руку так крепко, словно он заранее приготовился пресечь любую мою попытку вырваться. И вдруг страшная догадка пронзила мне сердце! Ведь его звали Иваном! Как же я сразу об этом не подумал! Его звали Иваном, и был он тот самый Иван, с которым я, кажется, еще не сталкивался. Или сталкивался? И если предположить, что я с ним пока еще не сталкивался, то полагалось мне теперь без промедления затрепетать от страха, потому что пришел мой час принять от него должное возмездие за вину Арви Сайтури. И кровь должна была застыть у меня в жилах при одной только мысли об этом возмездии.
Да, вот что полагалось испытывать мне теперь, когда его огромная лапа загребла меня и поволокла за собой. Страхом и ужасом следовало мне наполниться в такую минуту, вместо того чтобы с наивным любопытством разглядывать его сбоку.
И, торопливо перебирая ногами рядом с ним, шагающим крупно,
Так выглядят здесь их подлинные дела, которые кроются за их словами о миролюбии. Чего стоили после этого заверения Ивана Петровича в том, что можно якобы пройти насквозь всю их страну и не встретить ни в одном русском человеке вражды к финнам. Плохо же он знал своих русских людей! Не понадобилось мне проходить всю страну насквозь. Довольно было сделать по ней первые шаги, чтобы меня уже схватили и повели на казнь. И за что повели? Только за то, что на глазах этого человека кто-то убил его жену и ребенка при содействии финна по имени Арви Сайтури. Но ведь я же не Арви Сайтури!
На всякий случай я приготовился вырваться из его железных рук, но пока еще делал вид, что вполне доволен такой стремительной прогулкой. А он вдруг повернул ко мне свое широкое потное лицо, темно-коричневое от загара, и сказал вежливо:
— Я вас слушаю.
Вот так обстояло дело. Он меня слушал. Он предоставлял мне слово для оправдания. Каждому приговоренному к смерти дают перед казнью сказать последнее слово. И вот он мне тоже предоставил такое право. Ну что ж. Скажу свое слово, если так. И я сказал ему, что мне нужна Надежда Петровна Иванова, приехавшая к ним из колхоза «Путь коммунизма» как депутат областного Совета. Была ли у них такая и где она сейчас? Такие слова я ему сказал вместо оправдания. И не успел я их произнести, как он уже ответил:
— Уехала сегодня утром в район.
— Куда?
— В район.
— Как уехала?
— Самым естественным способом: на машине уполномоченного Промтрансторгснабсбыта.
Он произнес какое-то очень длинное странное слово, смысла которого я не понял. Но я опять Спросил свое:
— Почему уехала?
— Очевидно, делать здесь ей стало нечего. В недоразумениях разобрались до нее. Что-нибудь еще у вас есть ко мне?
У меня к нему ничего не было больше, но я спросил:
— А далеко туда?
— Восемнадцать километров.
На этом наш разговор можно было закончить, если у него, конечно, не имелось никаких иных намерений относительно меня. И нам оставалось только расцепиться, чтобы каждый мог пойти своей дорогой: он туда, вперед, в конец деревни, где его ожидало какое-то спешное дело, а я — назад, к станции Балабино. Впрочем, если бы он протащил меня с такой же скоростью те восемнадцать километров, которые отделяли теперь меня от моей женщины, то мы оказались бы в районе через полчаса. Но едва ли он собирался оказывать мне такую услугу. Да и самому мне не очень улыбался столь необычный вид путешествия. И, чтобы отвлечь его от подобного намерения, я спросил: