Другой путь. Трилогия
Шрифт:
Захар даже порывался отправиться спасать жертвы, и мне пришлось его отговаривать. Ограничились пересылкой десяти тысяч долларов в "Фонд спасения детей Чернобыля". Да и то мне казалось, что сделано это было зря.
Я сказал Захару:
– Представляешь, а ведь я мог это все предотвратить, я ведь знал. И знаю про еще десяток подобных аварий. Без подробностей, но примерное время и само событие – знаю.
– Что это меняет? Ты ничего не мог для них сделать, – жестко ответил Захар, он всегда умел поддерживать.
– Скажи я об этом Павлову…
– Павлов не стал бы ничего менять. Сам посуди – вдруг
– И всетаки, скажи я ему тогда и хотя бы совесть моя была бы спокойна, – упирался я.
– Ничуть не спокойна, – возразил Майцев. – Если бы Павлов ничего не стал делать – ты бы так и терзался, а если бы сделал – ты бы трясся за успех нашего дела, потому что Павлов тогда бы точно раскрылся перед своими товарищами. Куда ни кинь, всюду клин. Всех спасти невозможно.
И мне пришлось с ним согласиться.
К национальному празднику – Дню Независимости восемьдесят шестого года, наши бумаги появились на биржах. Сразу на двух: Американской фондовой бирже в НьюЙорке, куда так стремился Захар, и на Среднезападной фондовой бирже в Чикаго, где уже была внедрена во многом экспериментальная система автоматических торгов. На этом настоял наш инвестиционный консультант, апеллируя к какимто юридическим тонкостям, в которых всем было недосуг разбираться.
Как и предполагалось, небольшой ажиотаж, созданный машинерией Рассела, поднял котировки в первый же день появления на биржах нового эмитента – чуть выше верхнего предела цены размещения. Но это было только начало.
Пока мы разбирались с биржей, Чарли послал к бывшей жене Джоша какихто людей и за сто тысяч она пообещала навсегда отстать от нашего Келлера. Обещанное ей выплатили акциями "Винокурен КеллераКоллинза" – никто не собирался отдавать ей настоящие деньги.
Став публичной компанией, "Винокурни КеллераКоллинза" получили сто тридцать миллионов долларов. Это было больше вдвое, чем сумела выручить "Майкрософт", тоже в марте впервые вылезшая на биржу – это еще были времена, когда реальный бизнес ценился дороже непонятных программ. Билл Гейтс со товарищи смогли добиться от инвесторов лишь шестидесяти восьми миллионов, половину из которых обеспечили мы с Захаром и Расселом. Насколько я помнил, в первый день торгов бумаги "Майкрософт" подорожали с 21 доллара до 28ми, но с нашими усилиями они легко перешагнули порог в 31 доллар. Билл должен был быть чрезвычайно доволен. Да и я в него верил.
Свои сто тридцать миллионов мы разделили следующим образом: сорок сразу ушло на займы и кредиты руководству: очистившись от налогов, они отправились с Чарли Расселом в Теннеси – собирать под руку "Винокурен" куст теннесийского виски. Разумеется, цены на ликероводочные предприятия южного штата взлетели до небес и те немногие заводики, что были перекуплены нами заранее – когда шла атака на производителей бурбона – обошлись Джошу в восемьдесят миллионов. По крайней мере, так должны были думать всякие фискалы и иные любопытные
Меньше чем за год мы увеличили наш капитал в десять раз. И обладали при этом еще двенадцатипроцентным пакетом голосующих акций "Винокурен КеллераКоллинза" типа В. Отличались они от бумаг класса А, вращающихся на бирже, тем, что каждая бумага давала ее обладателю десять голосов против одного в акции А. Таким образом, контроль за новорожденным бурбоновым монстром оставался за нами. Этот пакет тоже оценивался почти в двадцать миллионов. Правда, попытайся мы сбросить эти активы быстро – рухнет весь карточный домик "капитализация", но зато под них всегда можно было взять кредит. Итого для серьезной игры у нас было уже почти сто миллионов.
Конечно, мы не собирались хоть какимто образом развивать фирму Джоша – ее уже было бы пора бросить, но рынок вносил свои коррективы: акции дорожали! Несмотря на то, что общий объем производства виски уменьшился чуть ли не в полтора раза, несмотря на не самые радужные отчеты, инвесторы покупали бумаги "Винокурен". Теперь уже запущенная нами система тянула нас дальше.
Захар смотрел на сделанное с академических позиций, внушенных ему в его школе делового администрирования. И все, что он видел, шло вразрез с этими установками.
Мы не изучали рынок, нам было наплевать на потребителя, нам было неинтересно состояние сбытовой сети, мы не считали логистику предприятий и уж совсем бездумно относились к традиционной бухгалтерии, позволяя себе такие вольности, от которых у любого нормального человека волосы должны были выпасть, а не просто подняться дыбом. Единственная цель нашего бизнеса состояла в желании вытрясти из американского среднего класса побольше денег в сжатые сроки. И это нам удалось. Как удавалось десяткам других аферистов, сыгравшим в те годы на инвестиционном буме.
Чарли буквально светился от счастья: он сменил свой "Додж" на "Линкольн – Таункар" – здоровенный членовоз, похожий на те ЗИЛы, что возили наших маршалов на парадах по Красной Площади. Подъезжая на нем к "офису", он выглядел очень внушительно – "на миллион долларов". Сразу видно: успешный, деловой человек. Глядя на него, я и в себе ждал подобных изменений, но они почемуто не приходили.
Я тоже решил сесть за руль, и приобрел демократичный, только что появившийся "ФордТорэс". Такая же машинка завелась и у Майцева.
А в Союзе в тот год был выпущен "Москвич2141". И, посмотрев на его фотографии в какомто европейском автомобильном журнале, прочитав краткое описание технических характеристик, Захар только и нашел в себе слова:
– Ндяяя, и вот за это они просят девять с половиной тысяч рублей? Это получается почти пятнадцать тысяч долларов по официальному курсу? А в пересчете на среднюю зарплату, даже, если принять её за триста рублей, это выйдет тридцать две зарплаты, на самом деле под пятьдесят. Похоже, прав ты был, Сардж, все, что сейчас делается в Союзе – изначально дороже и хуже. "Форд" обошелся нам по девять тысяч. Что в соотношении к зарплате составит примерно пятьсемь зарплат американца. Но это же совершенно несравнимые вещи: "Москвич" и мой "Форд"!