Другой путь. Трилогия
Шрифт:
– Смотрика, а мы все гадали – откуда эта замечательная идея? И что дальше?
– А дальше все просто – Парагвайцев втянули в войну, но сказать честно, они и сами были не против немного повоевать: нужен был выход к морю. А как только единственная водная артерия – река Парана, связывающая континентальный Парагвай с океаном, оказалась в руках бразильцев, вторгшихся в соседний Уругвай, война была практически предрешена.
– Везде одно и то же, – горько заметил Павлов. – Доступ к ресурсам, их болееменее справедливое распределение, транспортировка продукции до мест сбыта. Убери чтонибудь одно из этой задачи, и развитие будет невозможно.
– Везде одно и то же, – повторил я вслед за Павловым. – Потому что законы экономики везде одинаковы. И тот, кто ими владеет лучше, знает и использует
Павлов на пару минут призадумался, а потом спросил:
– Так что там с Парагваем?
– Война с Аргентиной, Бразилией, Уругваем. Истреблено почти все парагвайское население. Уж мужское – практически все. От полутора миллионов довоенных осталось двести тысяч после войны. Из которых мужчин – менее тридцати тысяч. Из прежних семисот. Тот самый геноцид, о котором так любят теперь орать честнейшие бритты и янки на каждом шагу. Огромные контрибуции победителям, "благородно" прощенные в 1948 году. Но и победители – Бразилия, Аргентина, Уругвай, оказались так измотаны этой войной, так опутаны военными кредитами Ротшильдов и Бэрингов, что почти сто лет расплачивались по своим векселям. Как говорится – ищи, кому выгодно?
– Это все познавательно и поучительно, но к чему это ты рассказал?
– К тому, что эти ребята никогда не допустят существование справедливого, успешного общества. Ключевое слово – "успешное". Голодные и нищие Северные Кореи нужны им как иллюстрация бесполезности социализма. И жить будут вечно – в качестве наглядного пособия.
– Но ведь у Ленина получилось?
– Получилось. Путем соглашения с теми же Ротшильдами, Рокфеллерами, Шиффами и остальной камарильей. НЭП, огромные кредиты, вывоз золота и ресурсов из страны, запуск в страну иностранных концессий – от "Форда" и "Бектела" до "Лена Голдфиелдс", изза которой, собственно, в свое время и началась первая русская революция 1905 года. Ленский расстрел помните? Это так иностранное предприятие боролось с русскими наемными работниками. А шведские паровозы Льва Давидовича Троцкого? На них ведь ушла почти треть годового бюджета СССР. Добрые шведы построили на русские деньги у себя – не у нас – целые заводы, чтобы выполнить первый международный заказ большевиков. А в стране в это время голод. Страна жрать желает, но Лев Давидович тратит золото на шведские паровозы. Правда, Иосиф Виссарионыч всю эту свистопляску прекратил. Но меры понадобились действительно жуткие – репрессии, раскулачивание… И все равно ему не дали спокойно жить и развиваться, втянув во Вторую мировую. Но товарищу Троцкому он ледорубом за паровозы и все остальное отомстил. Я не сторонник методов Сталина, просто объясняю, что с этими господами нужно разговаривать на их языке. На самом деле я гдето даже прочитал такую версию появления первого государства коммунистов: будто бы в 1913 году, когда родилась Федеральная Резервная Система в США, русскому императору Николаю II, немецкому Вельгельму II и австрийскому Францу Иосифу I тоже был предложен господами Ротшильдами подобный проект устройства частного Центрального Банка. Как говорил ктото из основателей этой безумной семейки: "дайте мне возможность печатать деньги для страны, и мне не будет дела до того, какие законы в ней будут приниматься". Что, кстати, еще раз подтверждает точку зрения, что капиталу нет разницы – с каким общественнополитическим строем работать – была бы прибыль! И, разумеется, эти господа были посланы в положенное им место. Итогом стала война, уничтожение династий, империй…
– Это все очень познавательно, – прервал меня Павлов. – От менято ты чего ждешь?
– Вы сделали первый шаг, разумно было бы сделать второй. Поговорите с Кручиной. Я могу очень быстро удвоить капитал партии. И сам на этом прилично заработаю. Чем больше денег у меня окажется в октябре восемьдесят седьмого, тем легче будет мне воплотить в реальность наш план. Да, глядишь, и у страны появится передышка!
– Сережа, ты спятил! – беззвучно засмеялся Павлов. – Ты хочешь, чтобы я пришел к Николаю Ефимовичу и вот так, за здорово живешь, попросил у него на недельку несколько миллиардов долларов?
– Я рассчитываю на десять.
Павлов хлопнул меня
– Вот говорил мне в свое время Леонид Ильич – нельзя нашим людям долго жить там. Теряют ощущение реальности.
Наверное, в чемто он был прав. Но я знал, что деньги он мне найдет. Это было так же верно, как и то, что оба партийных кассира выбросятся из окон своих квартир.
– Георгий Сергеевич, когда наступит день, о котором я говорю, вы станете локти кусать от упущенных возможностей.
– Сережа, это непросто сделать даже чисто технически.
– А что в этом мире просто? У нас впереди год. Есть время подготовиться и провести все чисто и красиво. Зато это будут не жалкие крохи, что сейчас я подбираю, а нормальный, реальный капитал, с которым уже можно работать и с которым будут считаться. Я ведь тоже не хочу ограничиться только американским рынком – я им покажу, что такое настоящий арбитраж. Кризис начнется в Гонконге и покатится вслед за солнцем по всей планете. Я отработаю последовательно все рынки – Азиатский, Европейский, Американский и снова Азиатский. Из десяти миллиардов я сделаю вам сто. Я уроню американцев не на жалкие двадцать три процента, как это должно было бы случиться, я свалю их на сорок. И им долго будет не до Союза. Глядишь, и Горби образумится.
Павлов встал, сделал мне знак оставаться на месте. Георгий Сергеевич подошел к картине Верещагина, долго вглядывался в пустые глазницы иссушенных черепов, потом повернулся ко мне лицом.
– Ты в самом деле можешь так сделать, Сережа?
– Это самое малое, что я смогу сделать. Просто если вы мне сейчас не поможете, такого второго шанса уже долго не будет. И мне придется долгодолгодолго играть по их правилам.
– Но ты же видишь будущее. Ты ведь знаешь, что я не дам тебе этих денег? Или дам?
Я смотрел на него самым честным взглядом из тех, какими овладел недавно, старательно репетируя весь вчерашний вечер перед гостиничным зеркалом.
– Под лежачий камень вода не течет. Вы поговорите с Кручиной?
– Предположим, ты выполнишь то, что обещаешь. Сколько ты вернешь? И какие этому гарантии?
– Верну половину всего дохода. Гарантии…
Я задумался. Этот вопрос както выскользнул из моего внимания.
– Гарантии… Если деньги не получу я, то в сентябре девяносто первого их получат совсем другие люди. И играть будут этими деньгами против меня, против нашего плана. Гарантии возврата – никаких. Кроме моего обещания и вашего здравого смысла. Да и понадобится мне сторонняя кубышка, которую иногда можно будет подключать к самым ответственным операциям. Знаете, как наперсточники на рынке: "шарикмалик, кручуверчу, обмануть всех хочу"?
Павлов засмеялся.
– Знаешь, Сережа, второго такого комсомольца как ты на просторах родины не найти.
– Да какой из меня комсомолец? Где вы видели комсомольцев, орудующих на валютных биржах?
Георгий Сергеевич сел рядом.
– Поверь мне, Сережа, есть и такие комсомольцы. Не все о них знают, но тем и лучше. Хорошо, Сергей. За два года ты доказал, что твоим словам можно верить. Я поговорю с Николаем Ефимовичем. Но ничего не обещаю, потому что не знаю, чем обосновать свою странную просьбу.
– Спасибо.
– Ты ведь знал, стервец, что я соглашусь? – Георгий Сергеевич сказал это тихо, немного наклонившись ко мне.
– Я даже знаю, о чем вы меня сейчас попросите.
Павлов отшатнулся.
– И я вам обещаю сейчас, Георгий Сергеич, что когда здесь все начнется, я обязательно позабочусь о ваших близких. И о близких Кручины, Изотова, Воронова. Они не останутся без дела и без средств.
Несколько минут мы молчали, глазея на бродящих по залам людей.
Тетка лет пятидесяти, с огромным бюстом, упакованным в плотное зеленое платье, с высоченной прической, прекрасно исполняющей роль маяка для отставших, вооруженная короткой указкой водила за собой группу голландцев, громко объясняя им подробности жития русских художниковпередвижников. Иностранцы щелкали языками и чтото обсуждали между собой. Проходя мимо нас, экскурсовод презрительно поджала губы, словно были мы недостойны лицезреть ее блиноподобное лицо в толстой роговой оправе очков с несчетным количеством диоптрий.