Друиды Русского Севера
Шрифт:
Б.-Г. Тилак и вслед за ним Н. Р. Гусева определяют рубеж 100-суточной полярной ночи как 82,6° северной широты. Юрий Иванович Лоскутов, современный новосибирский ученый, доктор географических наук, уточняет эту цифру, предлагая вариант 77,4° северной широты, и реконструирует карту Арктического региона конца третичного периода, когда шельф Ледовитого океана находился в надводном положении. Ю. И. Лоскутов допускает, что какая-то часть этих полярных равнин, а также хребет Ломоносова, проходящий почти через полюс, могли оставаться сушей всего 2,5–3 тыс. лет назад{113}.
Граница 100-суточной полярной ночи, по Ю. И. Лоскутову, проходит через южную часть
Чрезвычайно важной представляется гипотеза Ю. И. Лоскутова о совсем недавнем надводном положении хребта Ломоносова и «простирающейся от него в сторону Чукотки и Аляски Центрально-Арктической области океанических поднятий, где преобладает земная кора не океанического, а континентального типа»{114}. Именно гипотетические путешествия по этому «полярному мосту», ведущему к стыку Гренландии и крайнего севера Канадской Арктики, могли стать эмпирической основой для мистериальной парадигмы прохождения через Страну Тьмы и обретения Царства Света, еще существовавшего тогда физически в области полюса.
Можно ли сейчас привести какие-то безусловные, археологически подтвержденные сведения о людях, живших близ границы 100-суточной полярной ночи несколько тысяч лет назад? По Шпицбергену и Новой Земле любая информация о каменном веке (прежде всего находки Морской Арктической комплексной экспедиции П. В. Боярского, работающей с середины 1980-х гг.) пока носит предварительный характер. Применительно к северу Таймыра можно говорить о гипотетическом древнем народе, чья культура стала субстратной по отношению к нганасанам и селькупам. По островам Восточно-Сибирского моря наука теперь располагает уникальными материалами открытого в 1980-е годы на острове Жохова древнейшего поселения арктических высоких широт: его возраст оценивают в 8 тысяч лет. На крайнем севере Нового Света и Гренландии — это палеоэскимосские культуры.
Вроде бы немало. Но этих материалов явно недостаточно для убедительных сопоставлений с реконструируемой Б. Г. Тилаком культурой далеких предков ведических ариев и с мистериальной протоалхимической парадигмой прохождения через тьму. Впрочем, очевидно, что для таких сопоставлений и их углубленной проработки необходимо привлекать материалы и других культур, наверняка отчасти связанных с традициями обитателей ныне затопленного шельфа, — протосаамов, палеоазиатов, палеоиндейцев.
Похоже (и в контексте ностратических штудий это не столь уж и невероятно), что параллели тут возможны и с авраамической традицией, вроде бы далеко не северной в географическом отношении. Вспомним: завет Бога с Авраамом был заключен, когда тому было 99 лет (Быт. 17: 1). Разве это не убедительный аналог мистериальному хождению во тьме (без Бога) на протяжении 99 мер времени?
НЕ ПРИМИТИВ, НО ИЗНАЧАЛЬНОСТЬ
Теперь обратимся к одной весьма существенной терминологической неувязке. Культуру палеолита нередко именуют «примитивной» — в современном, бытовом значении этого слова. Как уже говорилось выше, оно имеет тот же оттенок и в западноевропейских языках, скажем, в английском; впрочем, тут primitive означает еще и «первобытный» или даже «основной». Это — «отсылка»
Именно об этой «примитивности» идет речь. Собственно, и выше уже говорилось о высоком уровне символического (не абстрактного!) мышления архаичной протоцивилизации. Теперь же речь пойдет о реалиях более конкретных, вещественных, а в известном смысле даже бытовых. То есть о том, что в определенных пределах, зависящих от степени сохранности предметов материальной культуры, может быть верифицировано средствами археологии.
Разумеется, у вдумчивого читателя могут возникнуть определенные вопросы. Допустим, скажет скептик, какой-то «продвинутый» народ еще в палеолите достиг всего, о чем идет речь, и потом передал эти знания потомкам. Но зачем понадобилось распространять ареал существования этой протоцивилизации на всю Российскую Евразию, а может быть, и на все северные регионы земного шара, включая Аляску? Может быть, автор просто увлекся некоей виртуальной историософией и спроецировал в далекое прошлое имперские реалии России XVIII–XIX веков? И в этом своем увлечении забыл о том, что археологические культуры обычно очень четко локализованы и вовсе не столь обширны…
Да, однородный археологический материал выявляется на ограниченной территории. Но это часто образует те самые сосны, за которыми не видно леса. Ведь археологи к тому же дают новонайденным культурам условные названия (обычно по современным топонимам в местах находок) — и создается впечатление, по крайней мере у неспециалиста, что, допустим, бутовская и иеневская мезолитические культуры Волго-Окского Междуречья отличаются друг от друга так же, как, к примеру, немецкая и польская. Различен язык, происхождение; общие корни есть, но внешне они не очевидны. Так же, мол, и носители бутовской культуры обнаруживают преемственность по отношению к здешним же палеолитическим обитателям, а иеневцы пришли из западных регионов Северной Европы…
Однако разве мы не получим точно такую же картину, если будем сравнивать исключительно материальные археологические данные, например, Рязанского и Псковского краев XIX века? У псковичей без труда обнаружатся свидетельства контактов с западными, поморскими славянами (да и еще прото-балто-славянский субстрат); у рязанцев — заметный пласт финно-угорских особенностей (рядом ведь живут мордва и марийцы). А если какой-то археолог будущего еще и припомнит, что имя Рязани, возможно, пошло от Переяславля Эрьзяньского, а эрьзя — это финно-угорский этноним, то рязанцев вполне могут «записать» в финны, отнести к народам уральской языковой семьи. Ну а кем реально были рязанцы и псковичи XIX века, читатель хорошо знает…
Так почему мы не допускаем, что с создателями археологических культур прошлого все могло быть именно так? Тем более что и материальные остатки древних культур лишь по окончании неолита, новокаменного века, начинают все быстрее и заметнее дифференцироваться: бронзовый, а затем железный век ускоряют процесс этногенеза, и это достаточно очевидно. А чем дальше в глубь тысячелетий, тем больше сходства. Разве это нельзя расценивать как косвенное свидетельство единства протоцивилизации пусть в масштабах не всего земного шара, а, допустим Северной Евразии? Разумеется, локальные различия очевидны и для евразийского палеолита, но вот только не были ли это различия между группами населения, образующими обширную этноязыковую общность?