Друзья и враги Анатолия Русакова(изд.1965)
Шрифт:
— А почему Майк не встречает меня? — спросил Анатолий у дяди. — Он жив?
— Жив, что ему сделается! На даче песик… Хорошее у нас с ним было поле в этом году. Но ты погоди, встречающие найдутся, — ответил дядя и поспешил в соседнюю комнату.
Он вынес оттуда шелковистого мраморного, в пятнах, щенка-курцхара и поставил его на пол. Щенок, косолапя невысокими ножками, прошелся по комнате.
Анатолий вскочил, радостно засмеялся, подхватил щенка на руки. К ошейнику песика была пришита картонка, на которой крупными буквами выведено:
«Майк II».
Анатолий
— Ты посмотри, уши-то, уши! — гремел дядя. — А лапы какие большие! Будет сильный пес. Золотая медаль— не меньше. А паспорт у него какой: предки — сплошные чемпионы! И поохотимся же мы с тобой!
Щенок, благосклонно приняв похвалы, возбужденный возгласами и ласками, стал носиться по комнате, а затем присел и, честно глядя в глаза Анатолию, сделал маленькую лужицу.
— Ничего, он всему мигом обучится, — восхищался Анатолий.
Дядя снова вышел в другую комнату, принес оттуда и вручил Анатолию подарки: три книги об охоте, старый бинокль и новый фотоаппарат «ФЭД». Анатолий приподнял дядю в воздух и так его прижал, что тот крякнул:
— Ну и здоров стал, черт!
Снова сели за стол.
— Недели две назад, — сказала Ольга Петровна, — заезжал Юра. Большой стал. Не узнать. Вынул анкету и спрашивает, где ты родился, сколько тебе лет и еще разные вопросы. Я на все вопросы ответила, а потом спрашиваю — зачем? А он: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей», и укатил! Чудной!
Анатолий стал расспрашивать о друзьях, знакомых, о новом высотном доме, о том, как бы попасть на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку…
Наконец, поглаживая примостившегося на коленях Майка Второго, он, помолчав, сказал:
— О том, как мне жилось в колонии, я вам писал. Теперь не нужно меня агитировать учиться. Все понял… Сам рвусь. Но сидеть на чьей-либо шее — не хочу.
— Да что ты, сынок! — укоризненно воскликнула мать. — Да я…
— Нет уж, лучше сразу все объяснить, — возразил Анатолий.
И он рассказал, что в колонии закончил девятый класс, а здесь поступит в десятый класс вечерней школы рабочей молодежи. Днем будет работать.
— Не спеши, — вмешался дядя. — Мы думали, что прежде всего — ученье. У меня персональная пенсия, мать твоя тоже теперь повысила квалификацию, экзамены даже сдала. Мы просим тебя — заканчивай десятилетку. А там дело покажет: или дальше учиться пойдешь, в институт какой, или работать начнешь.
— Я не малютка, чтобы на маминых и дядиных харчах сидеть. Руки-ноги есть, не инвалид, — упрямо повторил Анатолий.
— Мы же для тебя стараемся, чтобы ты на мель не сел, чтобы облегчить начало, — настаивал дядя.
— Знаю. Мать будет по три дежурства подряд брать, чтобы подработать, а ты, дядя, откажешься от походов по книжным магазинам… И все это для того, чтобы здоровенный балбес не переутомлялся. Нет! Буду работать днем, а учиться вечером. Закончу десятый класс, поступлю заочником в автомеханический институт.
—
— Ничего я не боюсь, — уже сердито сказал Анатолий. — Я буду работать и учиться. И точка! Про колонию я вам потом как-нибудь расскажу: там учат и уму-разуму и труду. Я там не только девять классов закончил, но выучился на слесаря пятого разряда и на шофера третьего класса.
Ольга Петровна вдруг всхлипнула, подошла к сыну и порывисто поцеловала его в голову. Лицо дяди расплылось в улыбке.
— Ну, брат, вот это действительно здорово! Вот это хорошо! Но все-таки учиться тебе надо — это прежде всего.
А счастливый Анатолий продолжал:
— В колонии мы и машины ремонтировали, и запчасти к машинам делали, премии получали. Я около трех тысяч с собой привез. Мотоцикл куплю. В колонии остались друзья. Надо будет посылки им послать…
— А кто они, эти твои друзья? — настороженно спросила мать.
— Активисты, конечно!
— Кто-кто? Какие активисты?
— Ну, надо там побыть, чтобы понять. Активист — это тот, кто понял свои ошибки, отвернулся от прошлого гнилья и доказал это делом. Словом, лучшие из ребят.
— И много в колонии у тебя друзей?
— Приятелей много, а друзей только трое…
— А кто они? Как попали туда?
Анатолий налил чай на блюдце и, шумно отхлебывая («совсем разучился прилично есть», — огорчилась мать), сказал:
— Есть у меня друг Влоо, то есть Володька Степин. Отца у него убили гитлеровцы, а у матери вторая группа инвалидности, ее фашисты в гестапо мучили. Умерла сестренка. Влоо, чтобы не умереть с голоду, крал картошку, консервы, шоколад, попал в шайку. Потом пришли наши, а шайка его не отпустила, заставляла красть уже при советской власти. Он слабохарактерный, пошел на это и вместе с шайкой попался. К нам в колонию он пришел полуграмотный, никого не слушал, ругался. А потом начал учиться, работать, да еще как! Стал активистом и помог мне против Франца. Мы подружились. Вот ему-то хочу отправить посылку.
— Пошлем! — горячо отозвалась Ольга Петровна. — А что это за Франц?
— Франц? — Анатолий нахмурился и покраснел. — Неприятно вспоминать. Был такой тип, я даже с ним, дурак, сначала дружил. Хотел он командовать нами, как атаман, и жить паразитом. «Бросай учиться и работать, государство и так нас обязано кормить. А кто не согласен, тому перо в бок…» Ну, кончилось это тем, что вошел он в шайку, сделали они ножи, запаслись железными болтами, видно, собрались крепко пошуметь. Мы, активисты, вовремя заметили. Франц на меня с ножом, а тут Володя — хвать его за руку… Потом еще Глеб. Родителей нет… Он у нас мировецкий поэт. Думаете, заливаю?