Друзья из Сары-Тепе
Шрифт:
– Вы к усто? – задумчиво спросила Тоня-Соня, когда ребята загородили ей путь.
– К усто, – ответил Карим. – «Усто» значит «мастер», – объяснил он Севке.
Тоня-Соня, ни слова не говоря, повернулась и пошла впереди них.
В конце торговых рядов стоял чисто выбеленный домик с галереей – айваном. Крышу айвана поддерживали деревянные колонны, окрашенные в синий цвет. На дощатом полу лежал потёртый ковёр.
В глубине айвана у самой стены сидели на корточках три старика в пышных белых чалмах. Они передавали друг другу красную розу и по очереди нюхали её. Четвёртый старик в белой рубашке без воротника, в скромной голубой повязке на голове сидел, скрестив ноги, на самом краю ковра.
«Это
Широкое скуластое лицо усто было изрезано мелкими морщинками, редкая борода имела неопределённый бело-жёлтый цвет, но раскосые карие глаза смотрели живо и весело. В руках усто держал нераскрашенное глиняное блюдо. Стопки таких же блюд и холмы горшочков высились слева от мастера. Своим золотисто-коричневым цветом они напоминали землю, какой она бывает под лучами восходящего солнца.
Справа стояли расписанные тарелки, кружки, горшки. Покупатели отбирали понравившуюся посуду, клали деньги в высокий кувшин, подходили к айвану и говорили: «Рахмат, усто», то есть «Спасибо, мастер».
– И тебе спасибо, – отвечал усто, поднимая глаза от работы.
– Здорово, – шепнул Севка Кариму, – лучше, чем в магазине самообслуживания: и без кассира и без контроля. А обмана не бывает?
– Кто захочет обмануть почтенного усто? – удивился Карим.
На левой ладони усто безостановочно крутилось блюдо, в правой была кисть, которой он набирал жидкую краску. И там, где кисть дотрагивалась до блюда, появлялись синие цветы, жёлтые плоды, зелёные ветки.
Несколько человек смотрели, как работает мастер. Ребята протиснулись вперёд.
– Салам алейкум, усто Саид, – сказал Карим.
– Ваалейкум ассалам, деточка. Пришёл поработать, помочь старику пятидневное задание за четыре дня сделать? Садись, садись.
– Я не один, я с друзьями.
– Твои друзья – и мои друзья. В айване всем места хватит.
– Салам, усто, – сказали Катька и Тоня-Соня, садясь на ковёр.
– Салам, усто, – пробормотал Севка и подумал: «Не так уж трудно говорить по-узбекски».
Сначала все сидели молча и только смотрели, как крутятся тарелки на ладонях усто и Карима. Потом разговорились. Всё началось с вопроса, который задал Севка:
– Усто, почему вы рисуете только цветы да линии? Нарисуйте, как птицы летают в цветах или космонавта в космосе.
Старики в глубине айвана замерли. Тот, у которого в руках была роза, так и застыл, держа цветок. Усто Саид покачал головой:
– Нельзя, деточка. Птицу и космонавта нельзя. В святых книгах сказано, что Аллах запретил изображать человека, зверя, птицу, а кто ослушается, тому гореть в вечном огне.
Старики в знак подтверждения прикрыли веки. Тот, что держал цветок, громко втянул в себя душистый воздух.
– А почему сказано, что Аллах запретил рисовать человека? Ему разве не всё равно? – не унимался Севка.
– Непонятливый, – заговорила Тоня-Соня. – Запретил, потому что этот выдуманный Аллах хотел один создавать живые существа. Это называется «вдохнуть душу». А художники, когда рисуют, тоже вдыхают душу в то, что нарисуют. Вот Аллах и не разрешил им, чтобы они не стали, как он сам.
Севка удивлённо посмотрел на Тоню-Соню. Ничего себе «Соня» – в глазах у неё что-то металось, а щёки разгорелись, будто от бега. Однако затронутая тема была слишком интересна. Поэтому Севка задал новый вопрос:
– Усто Саид, а вам самому никогда не хотелось изобразить человека?
– Хотеться-то не хотелось, но однажды пришлось. Как ты, деточка, говоришь – «изобразил», настоящую фигуру из глины изобразил.
– Статую?
– Так.
– Расскажите. Пожалуйста, расскажите!
– Давно это было, а, белобородые? Лет с полсотни тому назад?
– Давно, ох, давно, – старики согласно закивали головами, – пятьдесят лет утекло, как вода в песок.
– Значит, уже после революции [8] , – уточнил Севка.
– После, деточка, после. Революции лет пять уже тогда было, а мы всё не знали, какая она есть, революция. Слыхом-то слыхали, а видом-то не видали. С языка на язык перекидывалось: в Ташкенте, в Самарканде, в Кушке [9] Советы [10] появились. Да наш город под басмачами был – бандиты, всё одно что фашисты. Помните, старики?
– Ох, страшное время Аллах послал. Амударья не водой, а кровью полнилась.
8
Великая Октябрьская социалистическая революция 1917 года.
9
Город на юге Туркмении, самая южная точка бывшего СССР.
10
Советы народных депутатов – являлся первичным выборным органом в СССР.
– Правду белобородые говорят. Зверствовали бандиты, вспомнить страшно. Город наш совсем разорили. Баи и кто побогаче – все ушли: кто в Афганистан ушёл, а кого, говорят, в Париже видели. Город такой во Франции есть, деточки. Хозяин мой тоже ушёл. Большой усто был, много секретов знал. Деньги забрал, жену-детей забрал, ковры забрал, а мастерскую не забрал. Как её заберёшь? Стал я один работать – сам хозяин, сам работник. Глину мешу, гончарный круг верчу, посуду в печи обжигаю. Посуда, деточки, людям всегда нужна. Приходили люди, горшки мои брали и меня не обижали: кто горсть зерна принесёт, кто кислого творогу, кто шерсти… Ну, слушайте, деточки, как дальше было. Жили мы, значит, в страхе. Каждый день к смерти готовились. Басмачи-то стояли в старой крепости, – усто махнул кисточкой в сторону реки. – Место там высокое, с башни все дороги видны. Революции бандиты боялись, всё стражу на крепости выставляли. К нам они потом редко наведывались – со стриженого барана шерсти не нащиплешь. Окрестные кишлаки грабили. Каждый день добычу носили.
Усто поставил на землю готовое блюдо и взялся за новое.
– Помню, среда была – день, значит, базарный. Сижу я вот так же, работаю. Люди пришли, по рядам ходят, немного торгуют. Вдруг крик, свист, плётки в воздухе хоп-хоп, кони фыр-фыр – басмачи пожаловали. Люди разбежались, товар бросили, спрятались кто куда. Я и вскочить не успел. Двое прямо ко мне в айван въехали; как были на конях, так и въехали. Посуду побили. Оба важные – главари, значит. Один русский, другой из наших. Русский молодой ещё, выправка военная, мундир в обтяжку, на груди шнуры золотые, папаха на голове. Под папахой лицо чистое, бритое. Лоб большой, глаза круглые, глубоко под лоб ушли, а злоба так из них и течёт, как у других людей слёзы. Ох, страшный человек, как только Аллах его на земле терпел?