Друзья, любовники, враги
Шрифт:
Тяжелый дождь стучал в окно гостиной. Отблески молний освещали замшевую софу, на которой Саша, нагая, лежала в объятиях Гидеона. Они допивали вино. Иногда он подносил к ее губам бокал и сам поил ее вином.
— Она разбила сердце мне, — тихо сказала Саша.
Вино здесь было ни при чем. Она не была пьяна. Просто она пребывала в блаженном состоянии, была переполнена Гидеоном. Она лежала на его груди, словно плыла по волнам, как лодка в водовороте делает круг за кругом в бесконечном движении. Она чуть наклоняла голову, чтобы получить
— Женщина была так одинока и так грустна. Вся в себе. Совершенно отрезанная от собственной дочери и от своих внуков.
— А разве они когда-нибудь были близки? — удивился Гидеон.
— Да, — кивнула Саша. — У меня сложилось впечатление, что они были близки, когда Жозетта училась в колледже, была наивна и верила матери. Ну а потом она встретила Тамира, влюбилась в него и стала бояться своих чувств и отца. Что может быть печальнее, чем трагедия с их первым ребенком. Тем самым, которого сбросили с балкона в Дамаске.
Он посмотрел на нее.
— Когда это было?
— Все самое ужасное произошло, по-видимому, в одно и то же время, между 1969 и 1970 годами. Трагедия с ребенком и события в Иордании. Карами уже был восходящей звездой ООП. Но, может быть, если бы не случилась та первая трагедия, то все последующее не переросло бы в такое запредельное насилие. В конце концов, естественно отомстить за убийство ребенка.
Когда заговорил Гидеон, его голос звучал как издалека.
— А она сказала, кто убил ребенка?
— Нет, она этого не сказала, однако ответ напрашивается сам собой. Политические недоразумения в этой части мира случаются между арабами и евреями, и часто дело кончается чьей-то смертью. Может быть, Моссад, а может быть, внутренние разборки в самой ООП.
— Может быть, — сказал он. — Так много враждующих, так много насилия.
— Меня пугает все это насилие, — сказала Саша. — И оно не ограничивается какой-то одной частью мира. Каждый может стать мишенью, и везде может случиться побоище — на любой улице, в любой стране, по любой причине. Взять Рим: невинный ребенок… И это не последний случай. Это будет происходить снова и снова, пока что-то не изменится. Если что-то не предпринять…
Он поцеловал ее в затылок.
— Мне кажется, что ты — агент Моссада.
— Если бы и была, то очень плохим, — ответила она. — Я слишком эмоциональна, слишком беспокоюсь о людях. А те, кто там работает, совсем другие. Впрочем, с тех пор, как я стала свидетельницей всех ужасов в Риме, я бы уже ни за кого не смогла поручиться. Даже за себя.
— Не будем об этом, — сказал он неожиданно напряженным голосом.
— Они живут ненормальной жизнью, — продолжала она. — Телекамеры установлены в спальнях, в детской, на веранде, а чужие люди круглосуточно наблюдают за ними из комнатки с мониторами. Что это за жизнь, когда охранники следят за каждым движением, за каждым поцелуем, за каждым словом. Не жизнь, а сплошной кошмар!
— Так они и живут?
— Это только полдела, — сказала она. — Впрочем, остальное еще удивительнее. Карами отказался от того,
— Как ты думаешь, почему она рассказала тебе так много?
— А кому ей еще это рассказывать? Любой другой попытался бы использовать эту информацию. Женщина одинока, тоскует и не всегда трезва. С кем-то ей нужно поделиться?
— Может быть, прежде чем еще что-то случится, найдется какое-нибудь решение.
— Решение, — простодушно откликнулась Саша, — решение невозможно, пока люди так зациклены на своих идеях, так поглощены своими проблемами. Любое решение просто потонет в море всеобщей ненависти. И если я не понимала и даже не могла представить себе этого раньше, то после Рима мне многое стало ясно. После того, как просмотрела столько пленок и документов… Вообрази, спать с пистолетом под подушкой, как это приходится делать Жозетте Карами.
Он прижался к ней покрепче.
— Есть что-то извращенное во всем этом, — сказала она, лежа у него на груди. — Рядом с матерью и отцом, в соседней комнате спит ребенок. А под подушкой — пистолет. По дому бродят вооруженные охранники, а в спальнях телекамеры. — Она повернулась и посмотрела на него. — Как назвать эту жизнь? Да, они сделались заложниками своей же собственной чертовой революции!
— Мы будем обсуждать это всю ночь?
— Нет. И в общем-то больше и рассказывать нечего. Разве что жареная телятина была твердая, как подошва.
— Именно поэтому ты съела весь мой шоколад?
— Обожаю шоколад.
Он повернул ее к себе.
— А что еще?
Она поцеловала его.
— Сыр и бисквиты.
— А еще?
Она прочла желание у него в глазах, но сейчас был не совсем подходящий момент. Ей было нужно время, чтобы перевести дыхание.
— Когда твой рейс?
— А когда твой? — спросил он. — Следующее, что ты захочешь, это узнать мой телефонный номер. — Он потянулся к столику. — А вот и мой сюрприз. Настоящий сюрприз! — Он вручил ей клочок бумаги. — Имя, адрес, номер телефона. Что еще ты хотела бы?
Она взяла клочок, не скрывая своей радости.
— Мой рейс завтра, в пять утра из Орли, — сказала она.
— И мой тоже. В пять и из Орли. Но только послезавтра. Я позвоню тебе в отель, когда прилечу.
— А если мне захочется тебе позвонить?
— Ну и позвони, — улыбнулся он своей многозначительной улыбкой.
— А куда?
Однако это уже не имело значения. Он внимательно посмотрел на нее.
— Еще! Ты всегда хочешь еще!
Он притянул ее к себе, и его губы слились с ее губами. И это еще вопрос, кто из них двоих был ненасытнее.