Друзья, любовники, враги
Шрифт:
— Троим из вас, — продолжал Рафи, указав на Иорама, Бена и Якова, — разрешаю оставить по три патрона на брата… Ронни обойдется. В его двадцать два года ему достаточно будет быстрых ног. Конечно, Гидеон будет отходить последним. Поэтому именно его задача — убедиться, что никого не осталось в живых, никого. Кроме жены и детей. А если они все-таки будут ранены, он должен вызвать скорую и оставить входную дверь раскрытой настежь… Сумасшедшие израильтяне! — пробормотал Рафи, качая головой.
Потом он переключил проектор на новый слайд. Это была Саша Белль.
Они
— Это и есть задание Гидеона, — объяснил Рафи, хотя все и так прекрасно это помнили. — Она — наша единственная ниточка, ведущая в дом, с тех пор как мы поняли нашу ошибку с кофейщиком. — Он что-то бегло набросал на листке бумаги. — Это значит, что мы не имеем точного представления о внутреннем устройстве дома, о расстояниях между комнатами, а также об общем количестве телохранителей и охранников. — Он взглянул на Гидеона. — Если бы ты мог получить эту информацию от нее, не возбудив подозрений. Помни, если у нее все-таки возникнут подозрения и она разоблачит тебя, то всю операцию придется отложить на неопределенное время. Другого выбора у нас нет. — Он покашлял. — Есть у кого-нибудь вопросы?
В ответ — только шуршание бумагами. Все, что мог сделать сейчас Гидеон, это попытаться совладать с самим собой, чтобы не вскочить и не сорвать экран. Он ощущал жгучую боль в желудке и с трудом дышал. Он отложил сигарету, когда Рафи установил на экране последний кадр — ее лицо. Оно заполнило собой всю комнату. Насмешливое выражение глаз. Волосы, требующие расчески. Но все-таки главное — глаза. Яркие и чистые, они смотрели прямо в объектив невидимого фотоаппарата. Ничто не удивило его в ней. Каждый сантиметр, каждая черточка ее лица и тела уже были ему знакомы.
Рафи встал и подошел к столику, на котором стоял поднос с шестью хрустальными стаканами и графином. Он медленно разлил из графина заранее припасенное бренди и только потом пригласил собравшихся взять по стакану. Все повиновались, и только Гидеон остался на месте.
— Выпьем, — сказал ему Рафи. — Давай выпьем.
— За что? — откликнулся Гидеон, медленно вставая и направляясь к двери. Взявшись за ручку, он остановился.
— За здоровье и благополучное возвращение, — начал Ронни.
— За Израиль, — сказали хором Иорам и Бен.
Гидеон молчал.
— За Голду, — благоговейно произнес Яков.
— За жизнь, — добавил Рафи.
— Вот она-то меня и пугает, — тихо сказал Гидеон и вышел из комнаты.
18
У
Протянув руку, Тамир Карами сначала обратился к Саше.
— Здравствуйте, Саша Белль. Добро пожаловать.
— Хау ду ю ду, мистер Карами, — непринужденно ответила она, решив про себя ни в коем случае не обнаруживать свой страх или смущение перед ним. Как, впрочем, и другие свои чувства, клокочущие в ней после драмы в Риме.
— Если не возражаете, — сказал он, — зовите меня Абу Фахт или Тамир. Евреи обычно называли моего отца мистером Карами, чтобы показать свое пренебрежение к нему. — Он повернулся к Берни. — А вы, должно быть, продюсер мистер Эрнандес.
— Зовите меня Берни. Полицейские обычно называли моего отца мистером Эрнандесом, когда приходили к нему вымогать деньги.
Храбрый малый Эрнандес, подумала Саша. Если бы только его голос не звучал так испуганно, а сам он не был так бледен со своей дрожащей нижней губой.
— У вас тут шикарный вид, — добавил Берни.
— К сожалению, это купленный вид. Мы предпочли бы любоваться нашими оливковыми рощами в Рамле.
У Карами был вполне почтенный вид. Саша ожидала чего-то другого. Уж не думала ли она, что из его рта должны вырываться языки пламени, вместо глаз будут черные кресты, а на лбу три выжженные шестерки.
— Каковы шансы, что вы сможете любоваться этим в ближайшие несколько лет?
— Точного срока назвать, конечно, нельзя, но если мы ослабим нашу борьбу, то шансы будут невелики.
Его взгляд был неизменно тверд, а на лице всегда одно и то же выражение. Такой холодный взгляд она встречала, когда брала интервью у преступников. Этим взглядом ее как бы предупреждали, что она имеет дело не с обыкновенными людьми, — а может быть, и вовсе не с людьми. В нем не было ни смысла, ни раскаяния. Этот взгляд не обещал рациональных объяснений или сожалений по поводу содеянных злодейств и убийств… Однако, насколько ей было известно, Тамир Карами был совем другим — образованным, умным. Он был политиком и, как все политики, искушен в логике или, по крайней мере, в риторике.
Берни выглядел смущенным.
— Ну, тогда… от всей души — счастья вашим оливам, — пробормотал он.
— Даст бог, следующий ваш визит будет к нам в Палестину.
— Но хватит ли там места и для Израиля?
— По нашему мнению, места хватит всем.
Ну вот опять это политическое словоблудие. Умение говорить прописные истины и обосновывать все, что угодно, если это потребуется ради идеи.
— Я думаю, мне лучше пойти прикинуть, в каких ракурсах мы будем снимать, — заявил Берни.