Друзья, любовники, враги
Шрифт:
— Я помню, когда был маленьким мальчиком, пришли евреи, чтобы отобрать у нас наш город Рамла. Сегодня я помню это так же ярко, как и в тот день, когда это увидел. Еврейские солдаты стреляли в женщин и детей, выбивали двери домов, вытаскивали на улицы стариков, забивали их до смерти на глазах у родных и близких. Мы спрятались в мечети. Почтенный старец вышел на дорогу с белым флагом, и солдаты не посмели разрушить мечеть. Они вошли внутрь и развели — женщин отдельно, мужчин отдельно, детей отдельно. — Он
— И вас тоже?
— Нет. Все дети младше двенадцати лет остались с матерями, а мне было всего четыре и я был старшим ребенком. Наш дом разрушили, мы жили у соседей. Каждую ночь солдаты врывались с обыском — якобы искали оружие. Это был способ заставить нас бежать из наших домов и с нашей земли. — Он вздохнул. — Однажды ночью сионисты объявили по громкоговорителям, что мы должны собраться на городской площади. Они говорили, что автобусы доставят нас в Наблус, но когда — не сказали. Нам объяснили, что теперь мы должны жить прямо на улице. И мы спали там и ждали, пока на шестой день солдаты не погнали стариков в Наблус пешком.
— А где были вы?
— С матерью, бабушкой, тетей и маленькими братьями и сестрами. — Он надолго задумался. — В следующую ночь автобусы наконец подали, и нам сказали, что с тобой можно взять только один чемодан. — Его глаза снова смотрели на Сашу. — Мы думали, что автобусы довезут нас до Наблуса, но они остановились уже через двадцать километров, и нам приказали вылезать.
Он взглянул на карту Ближнего Востока, которая висела на стене. Территория Израиля была закрашена черным и сверху было написано «Сионистская гадина».
— Нам сказали, что остальную часть пути в Наблус придется идти пешком. Многие женщины были старые и больные. Там были беременные и молодые матери с двумя и даже тремя малышами. Евреи хотели, чтобы мы пришли в Наблус истощенными и запуганными. Они хотели, чтобы мы рассказали всем о том ужасе, который пережили в дороге. Таким образом им было бы легче захватывать город за городом всю страну. Страх должен был сломить сопротивление.
— Но в 1947 году у вас был шанс образовать собственное государство. Это было предложение ООН. Почему же палестинцы отказались?
— Что теперь говорить! Надо признать, что это была ошибка.
— Тогда почему арабы не попытались исправить эту ошибку и не дали вам возможность иметь свою страну, когда между сорок восьмым и шестьдесят седьмым годом они контролировали территории? — Саша наклонилась ближе. — Почему мир ждал, пока их не начнет контролировать Израиль, провозгласив их своими после войны 1967 года?
— Потому что мы нужны были арабам для другого.
— Для чего же?
— Бездомные, мы должны были сражаться с евреями вместо них, потому что другого выхода у нас не было. Кроме того, их унижали и потом — в 1967 и 1973 годах. Они полагали, что если мы будем сидеть в тепле и сытости у себя дома, то нам ни к чему будет втягиваться в войну.
— Таким образом,
— Не думайте, что я так уж безразличен ко всему этому. — Он вздохнул. — Но это совсем другая история, и сейчас нет никакого смысла говорить об этом. Они нам нужны. Они наши союзники. Единственные союзники, независимо от того, кто объявляет себя нашими друзьями.
— Тогда вернемся к вашей истории. Он посмотрел на нее почти с благодарностью.
— Мы шли дальше, по крайней мере, пытались идти. Однако евреи обстреливали нас из артиллерии и минометов. Мы прятались за скалами, но некоторые женщины не выдерживали и в панике бежали вместе с детьми… — Он сделал паузу.
Она ждала.
— Их убивали, — продолжал он. — Но те, кто еще мог идти, верили, что если доберутся до Наблуса, то будут в безопасности. Некоторые женщины были так истощены, что были вынуждены оставлять детей на дороге, а сами идти за помощью. Даже моя бабушка советовала матери оставить троих. Она боялась, что мать убьют, если та попытается бежать с четырьмя детьми.
— Но почему было не оставить нескольких женщин присматривать за детьми, пока остальные не приведут помощь?
— Вы хотите сказать, что мы не сделали этого из-за своей неразвитости?
— Я говорю, а вы вольны истолковывать, как сочтете нужным, — спокойно сказала Саша. — Мы находились в окружении, и невозможно было рационально рассуждать. А евреи — могли они рационально рассуждать, когда шли в газовые камеры?
Она едва ли могла принять такое сопоставление, но ничего не сказала.
— В большинстве семей не было старших детей, которые бы помогали младшим. Многих младенцев и малышей оставили, потому что некому было их нести. Другие остались потому, что их матери погибли под минами и снарядами. — Он пристально изучал свои ладони. — Вот, чего я никогда не смогу забыть.
— А сколько вам тогда было?
— Четыре года.
— Четыре года. Удивительная память! Вы помните все в деталях, Значит, это было начало?
— Для меня — да.
— Почему все пережитое не заставило вас ненавидеть насилие вместо того, чтобы потом использовать его как средство для достижения своих целей?
Последовал бойкий ответ.
— Мы молчали много лет. Насилие возвестило миру о наших проблемах, а средства массовой информации донесли их до общественности. Естественно, благодарю и вас за это.
Опасаясь, как бы ее ярость не прорвалась наружу, она отвечала почти шепотом.
— А о ваших проблемах нельзя было возвестить иначе, без насилия?
— Диалог начался именно после него.
— И закончился.
— И начнется снова.
— В основе будет страх.
— Главное — результат.
Она чуть повернулась.
— Что отмечено красными булавками на карте, которая висит рядом с картой Ближнего Востока?
— Военные операции, которые мы организовали за последние полгода.