Друзья моего детства
Шрифт:
Но вот и зима прошла. Потекли ручьи, запестрели в поле проталины, всё кругом зацвело, зазеленело.
И только одна Передышка в эту весну не покрылась густой зелёной листвой. Она стояла голая, потемневшая. Ветер обломал у неё сухие ветви и оставил лишь крючковатые толстые сучья.
— Засохла наша берёзка, не будет теперь Передышки, — говорили в деревне.
А потом однажды приехали на дрогах люди с топором и пилою, свалили сухое дерево и увезли на дрова.
Остался от Передышки один только пень, а внизу под ним — чёрная обугленная дыра.
*
Шёл
Поглядел на него лесник, рукой махнул.
— У кого ж это, — говорит, — хватило совести Передышку сгубить? Выжгли дыру у самых корней да ещё всю кору со ствола ободрали…
Стыдно стало ребятам. Вот ведь они что по незнанию наделали. Переглянулись между собой и рассказали обо всём леснику.
Тот покачал головой.
— Ну, — говорит, — что было, того не воротишь, а теперь надо вам вашу вину исправлять.
Ребята обрадовались. Только как же её исправить?
— А вот как, — сказал старик: — осенью приходите ко мне в сторожку. Выкопаем мы молодых кустов да берёзок, всю дорогу ими обсадим.
Так и решили. Было это лет десять назад.
А теперь от деревни до леса вся дорога деревьями и кустами обсажена. А посередине пути торчит старый широкий пень.
В этом месте по-прежнему все садятся передохнуть. Сидят кто на пне, а кто просто так, на земле, под тенью густых молодых берёзок. И это место зовётся по-прежнему «Передышка».
В прошлом году я побывал на Волжском водохранилище в заповеднике. Один из его сотрудников, Вячеслав Васильевич, пригласил меня в гости.
Как только я вошёл в его комнату, сразу почувствовал, что здесь живёт натуралист. На письменном столе стояло чучело дикого селезня-гоголя. Чучело было сделано с большим мастерством. Птица казалась живой, вот-вот взмахнёт крыльями и полетит.
— Это моя работа, — сказал Вячеслав Васильевич, заметив, что я внимательно рассматриваю селезня. — И это тоже всё моё изделие, — добавил он, указывая вверх на шкаф.
Я заглянул и увидел, что на шкафу рядком уселся целый выводок северных диких уток — чернети.
Вячеслав Васильевич снял со шкафа одно из чучел и передал мне. Уточка сидела на широкой дощечке. И все остальные чучела были сделаны в такой же позе и тоже — на дощечках.
— Мои помощники на охоте, — сказал Вячеслав Васильевич. — Приезжайте осенью, когда пролёт начнётся. Сядем в лодочку, выедем из заповедника на острова и рассадим на воду всю эту компанию. Осенью над рекой то и дело стаи пролётных уток летят.
Пока я рассматривал утиные чучела, Вячеслав Васильевич сходил на кухню, принёс оттуда нарубленное кусочками сырое мясо и целую пригоршню мелких перьев. Усевшись за стол, мой приятель принялся облеплять кусочки мяса перьями.
— Что это вы делаете? — спросил я.
— Готовлю обед моему Глазастику, — ответил Вячеслав Васильевич и тут же начал манить кого-то: — Цы-пси… цы-пси!..
Вдруг из соседней комнаты вылетел сыч и, сделав небольшой круг под потолком, уселся на спинку стула рядом с Вячеславом Васильевичем. Какая это была чудесная птичка: на вид вся мягкая, пушистая, будто комок серой ваты. А глазищи огромные, как два жёлтых цветка. Пролетел сычик по комнате совершенно бесшумно, только в воздухе почувствовалось лёгкое колебание от его мягких совиных крыльев.
Подлетев к хозяину, сычик уселся на стул не совсем удобно — спиной к Вячеславу Васильевичу.
Я думал, что он сейчас же переменит позу, но этого не случилось. Когда Вячеслав Васильевич вновь поманил своего питомца, тот просто-напросто повернул на сто восемьдесят градусов свою голову, будто она была у него на шарнире и могла свободно вращаться по кругу.
— Да ты сам-то повернись, лентяй этакий, — улыбнулся Вячеслав Васильевич, взял птичку в руки и усадил как следует. — Вот так, а теперь давай закусим. — И с этими словами он начал давать сычу куски мяса, обваленные в перьях. Сычик с жадностью их глотал.
— А зачем вы их перьями облепили? — снова поинтересовался я.
— Видите в чём дело, — ответил Вячеслав Васильевич, — если бы мой Глазастик жил на воле, он сам бы ловил добычу, мышей, и ел бы их с костями, с шерстью. Такие несъедобные вещи необходимы хищным птицам, чтобы раздражать пищеварительные органы и способствовать лучшему усвоению пищи. А потом все эти отбросы в желудке птицы слепляются в комочек — погадку — и птица их выплёвывает. Мы, натуралисты, часто находим в лесу и в поле такие же погадки, затем, придя домой, размачиваем их и определяем по костям, перьям или остаткам шерсти, чем питаются различные хищные птицы. Ну, вот я и облепляю мясо пёрышками, чтобы мой Глазастик лучше усваивал корм, который я ему даю, и мог бы потом, как полагается, выплюнуть погадку.
Всё это слышать мне было очень интересно. Я вспомнил, что в детстве поймал как-то молодого ястреба, держал его в большой клетке и кормил кусками мяса. А вот ни косточек, ни перьев ему с едой не давал. Наверное, поэтому мои питомец очень скоро зачах, стал отказываться от пищи и наконец погиб.
Когда Глазастик наелся, он бесшумно взлетел на полку с книгами и там уселся, очевидно, отдохнуть после сытного обеда.
— Говорят, что совы днём не видят, — сказал я. — Но, судя по поведению вашего сычика, это не совсем верно.
— Да, не совсем, — подтвердил Вячеслав Васильевич. — Конечно, совы видят и днём, только яркий солнечный свет им неприятен, очевидно, раздражает, слепит глаза. А здесь в комнате темновато, Глазастик себя отлично чувствует. Да, кстати, вот вам ещё пример: летом на севере и днём и ночью светло, но это вовсе не мешает водиться там различным совам. Не могут же они всё лето спать и ничего не есть.
— Верно, верно, — согласился я и тут же вспомнил, как один охотник рассказывал мне, что весной на разливе Камы видел двух филинов, которые белым днём охотились на отмелях за рыбой.