Друзья мои мальчишки
Шрифт:
Сейчас Олешек идёт по лыжне один. Он идёт враскачку, без палок, размахивает руками и поёт во весь голос.
Всё тут, на Вертушинке, ему знакомо: поверни голову направо — на высоком обрыве шумят сосны; поверни налево — низко склонились к замёрзшей речке вётлы; поодаль стоит чёрный дуб-раскоряка, упрямый дуб — листья на нём рыжие, мёрзлые, а он их так и не сбросил.
А вот и белка. Далеко высунулась из дупла, напряглась вся струночкой — от острых ушей до кончика хвоста. Глянула блестящим глазком —
— Да здравствует дуб-раскоряка, да здравствует белка глядючая, да здравствует тропка ходючая, да здравствует лыжня скользючая!.. — поёт Олешек свою громкую песню. Может, она и нескладная, а ему нравится.
Шапка на Олешке развязана, меховые уши торчат в стороны, на руках нет рукавиц, нос покраснел от морозца — очень весело!
Возле поваленного тополя — его ещё летом грозой повалило — лыжня выбирается на берег, и у старого колодца навстречу лыжне выбегает из леса знакомая тропка.
И вдруг Олешек замолкает и останавливается. Потому что по знакомой тропке, где ходят только знакомые люди, спускается к Вертушинке неизвестный человек. Он идёт медленно, опираясь на палку. Рыжая меховая куртка его расстёгнута, шапку он снял и держит под локтем, а голова у него совсем седая.
«Старый старик. Наверное, отдыхать приехал», — думает Олешек.
У поваленного тополя седой человек останавливается и кладёт руку на грудь. Дышит он тяжело. Потом спрашивает Олешка:
— Эй, хозяин, это ты на весь лес шумишь?
— Я, — отвечает Олешек. — А вы кто? Отдыхающий человек?
— Верно, отдыхающий.
Седой человек отряхнул большой кожаной перчаткой снег с лежачего тополя и медленно сел. Он воткнул свою палку в сугроб и осмотрелся по сторонам.
— Колодец-то у вас — прямо зенитка. Гляди, как нос в небо задрал, — сказал он.
Олешку понравилось, что простой колодезный журавль, оказывается, похож на зенитную пушку, и он скомандовал:
— Стреляй огнём по фашистскому самолёту, трах-тах-тах!
— Команду подаёшь не по уставу, командир! — Человек усмехнулся, и Олешек увидал, что он вовсе не старый, а просто седой. И глаза у него молодые, и брови у него золотистые, как ржаные колоски.
Тут ветер легонько тронул верхушки берёз, и в снег беззвучно опустилось множество крохотных двукрылых семян.
— Да ты своей зениткой целую вражескую эскадрилью сбил! — Седой человек откинул полу куртки — на груди его ярко заалели колодки орденов, — достал папиросу и прикурил от блестящей зажигалки. Потом он осторожно вытянул ногу в снег, и Олешек
— Вы на войне раненный? — спросил Олешек.
— На войне, — кивнул человек.
— А мой папа тоже на войне был раненный, когда я ещё не родился. Только у него нога совсем зажила. А у вас не совсем?
— Не совсем.
— А вы кто, танкист были?
— Лётчик я. Был и есть. Всю войну летал. И после войны летал. — Он сильно втянул дым из папиросы. — Что на ногу смотришь? Нога, паренёк, ерунда. Ерунда! — повторил он громко, будто спорил с кем-то. — Человек может летать и без ноги, если крепко захочет. А вот когда сдал мотор — крышка!
Он наклонился и большой ладонью погладил ствол дерева.
— Экую силищу сломило. Что, старик, отслужился?
Олешку стало жаль старика тополя.
— Ничего не отслужился! — сказал он так звонко и сердито, что ворона на берёзе каркнула и боком запрыгала на ветке. — У него корни знаете какие? Во! Из них во сколько новых топольков поднялось! Наверное, сто! Они все тут под снегом сидят. Весной сами увидите.
— Весной? — задумчиво проговорил лётчик… — Ладно, давай-ка помолчим вместе и послушаем лес.
— А зачем его слушать? — удивился Олешек, но человек не ответил: он уже слушал лес. И Олешек тоже — задрал кверху уши на шапке и стал слушать.
Над обрывом ровно шумели сосны. Скреблись друг о друга ветками голые тополя. Ветер шёл верхом, сюда в овраг почти не долетал, и неподвижно стояли здесь, внизу, хмурые ели, чуть поводя заснеженными лапами. Едва слышно всё звучало вокруг. Это шелестела нежная, прозрачная кожица берёз — ветер потихоньку шелушил её с белых стволов, — да шуршали старые хвойные иглы, падая в снег.
Вдруг наверху, над обрывом, ветер зашумел сильнее, тополя замахали грачиными гнёздами, заметались сосны, сбрасывая снег с высоких веток, и пошла там весёлая снежная заваруха. А ветер как взялся расталкивать тучи под бока — тучи посторонились, и вылезло солнце. И в ясных его лучах снежная пыль, медленно оседая, ослепительно вспыхнула меж стволов.
— Взрыв света! — сам себе сказал лётчик.
— Бух-трах-та-ра-рах! — крикнул изо всех сил Олешек.
— Ты чего шумишь? — повернулся к нему лётчик.
— Потому что взрыв!
— С тобой не помолчишь, — засмеялся лётчик.
В лесной чаще раздался резкий дробный стук.
— А это что ещё за автоматчик очереди даёт, лес простреливает? — спросил лётчик.
— Он не автоматчик, а дятел, — ответил Олешек. — Я его сколько раз видел, у него пузо красное. Он на дереве сидит и головой стучит, как молотком. Быстро-быстро. Постучит и оглянется, не подкрался ли кто. Только он не просто так стучит, он личинки в коре ищет, птенцов кормить.