Друзья мои мальчишки
Шрифт:
И мама ушла на всю ночь сторожить. А Олешку велела, когда папа вернётся, накормить его ужином. Папа с утра уехал в город на склад получать новые подушки и одеяла для левого крыла. Скоро кончится ремонт, и туда тоже приедут отдыхающие.
И вот Олешек сидит дома, ждёт папу и рисует. Он разложил на столе бумагу, придавил её по бокам утюгом и молотком, чтобы она не сворачивалась. Бумага большая, почти во весь стол, на ней можно рисовать что угодно, хоть самый длинный электровоз. Или даже морской крейсер. Только уж что-нибудь одно — или электровоз, или крейсер.
Нет, крейсер нельзя. Валерка три дня назад взял
Ну, тогда — электровоз. Он будет скоростной, очень длинный. А чтобы получился подлиннее, можно молоток сдвинуть на край стола. Самое трудное — нарисовать колёса, чтобы они вышли круглыми. На кривых колёсах далеко не уедешь!
— Сейчас что-нибудь придумаем! — громко сказал Олешек, потому что от тишины хотелось спать.
Он слез со стула и стал заглядывать во все углы. И нашёл в плетёной маминой кошёлке луковицу. Она была совсем круглая, с золотистыми бочками и острой макушечкой. Олешек приложил луковицу к бумаге, обвёл, и получилось отличное колесо, не большое, не маленькое, а такое, как надо. Олешку понравилось рисовать колёса. Он нарисовал их даже больше, чем нужно. Ну и что ж, много колёс — быстрее будет ездить!
Давно стемнело за окнами, ни одного фонаря не видно. Дома без мамы и папы скучно. Кот Савелий не хочет разговаривать, спит на половике возле двери. На будильнике стрелки сошлись у одиннадцати часов, повернули к двенадцатому часу. Во всём доме тихо. Внизу, в квартире, где живут завхоз Николай Иванович и Валерка, все легли спать.
А соседка Люся, медицинская сестра, так и не пришла, осталась дежурить в доме отдыха.
Никогда ещё Олешек не засиживался так поздно. Глаза слипаются. Он уже два раза ткнулся носом в стол, прямо в нарисованные колёса.
Вдруг кто-то быстро поднялся по лестнице, постучал в комнату и просунул под дверь сложенную вдвое бумажку.
— Варя, — позвал чей-то голос, — получи записку от мужа.
И кто-то сбежал вниз по ступенькам и хлопнул входной дверью.
Олешек протёр сонные глаза и поднял записку. Мамы нет. Что делать?
— Савелий, пойдём к маме! — сказал Олешек, натянул ушанку, сунул руки в рукава пальтишка и влез ногами в валенки.
Но Савелий в ответ только сердито дёрнул кончиком хвоста.
— Ну и не ходи, — сказал Олешек. — Подумаешь, какой!
Он надел рукавицы, крепко зажал в ладони папину записку, перешагнул через Савелия и спустился с лестницы.
Снег звонко заскрипел под валенками, и мороз, колючий, как хвойные иголки, потёрся об Олешкины щёки.
Голубая морозная ночь обступила его.
Над чёрными ёлками висела луна, плоская и светлая, как алюминиевая сковородка, которая у них с папой выскочила из машины. А чёрное небо всё насквозь было протыкано звёздами.
И ни одного человека не было вокруг.
Олешек зашагал напрямик по снежной тропке. По ней ходила на работу мама, когда папа не возил её на машине.
Олешек ступал широко, стараясь попадать валенками в чьи-то взрослые следы.
— Наверное, это мамины следы! — сказал он громко, потому что ему очень хотелось услышать среди большой голубой ночи хоть чей-нибудь голос.
Тропка шла вдоль низких густых сосенок, потом, завернув, стала круто взбираться в гору.
Вот и кривая ёлка. Тут мама всегда останавливалась,
Длинный двухэтажный дом стоял совсем тёмный. Светилось одно Олешкино окно.
Жёлтый квадрат света выпал из него наружу и лежал на белом снегу.
И вдруг Олешек увидел, что вслед за ним по тропке мчится длинный чёрный зверь. Вот он исчез в густой тени сосенок, вынырнул на лунный свет и опять исчез в тени.
— Вперёд, вперёд, по маминым следам! — решительно скомандовал себе Олешек.
А голос его был совсем тоненький от страха. Он помчался вверх, в гору. Но чёрный длинный зверь мчался ещё быстрей. Он делал огромные прыжки. Он догнал Олешка. Перегнал. И… остановился как вкопанный. Подняв хвост трубой, он стал оглушительно мурлыкать в тишине и важно расхаживать перед Олешком поперёк тропки, прижимаясь боками к сугробам.
Вблизи он оказался не длинный и не чёрный, а просто серый кот Савелий.
— Когда я тебя звал, не шёл, да? А теперь вылез в фортку? — сердито сказал ему Олешек, и они пошли вместе.
Дом отдыха спал. Чуть видно, по-ночному, светилось в правом крыле одно-единственное окно: там, наверное, дежурила медицинская сестра Люся. А левое крыло, которое сторожила мама, было совсем тёмным.
Олешек поднялся по ступенькам террасы, подёргал дверь. Она даже не скрипнула в ответ. Заперта. И стучать нельзя, и кричать нельзя. Николай Иванович сколько раз предупреждал: «Тише, тут люди отдыхают!»
— Пойдём, Савелий, поглядим, может, дверь в кухню не заперта?
Обошли дом кругом. Савелий — хвост трубой — впереди. Олешек позади. Потолкались в кухонную дверь — заперта.
— Что делать, Савелий? — Олешек посмотрел туда, где только что, обернув вокруг себя пушистый хвост, сидел на порожке Савелий.
Но Савелий исчез. Как сквозь землю провалился. Тут Олешек увидал в подвале чуть приоткрытое окно. Правильно! Как же он забыл? В этой комнате долго стояли всякие банки и бутылки с красками для ремонта. А вчера плотники сколотили полки до самого потолка, сделали в окне деревянные ставни и комнату назвали бельевой. В ней будут храниться одеяла, и подушки, и простыни, которые привезёт папа. А Николай Иванович вчера пришёл в эту комнату, понюхал воздух и распорядился:
— Чтобы духу здесь ремонтного не было! Проветривать бельевую три дня и три ночи!
И стали проветривать.
Окно изнутри скреплено проволокой, открыть ставни во всю ширь никак нельзя. А воздух пролезает. И Савелий пролез. И Олешек пролез. Только сперва стянул пальтишко, просунул его в щель, а потом и сам влез. А пальто положил на новую полку: пусть полежит, на обратном пути он его наденет.
Из бельевой — в коридор, из коридора — на лестницу. Тут уж всё Олешку знакомо. Утром он здесь смотрел, как маляры красили серебряной краской перила. Очень интересные перила: железная перекладина, потом цветок, потом кружок, и опять перекладина, и опять цветок, и так до самого верха.