Друзья с тобой: Повести
Шрифт:
Серафима уныло посмотрела на мать и пробормотала, что рассказать ничего не может, потому что дала честное пионерское слово.
— Кому? — осторожно спросила мать.
— Кому-то…
Мать задумалась, а в это время Максим вспомнил про свою пятерку по истории и закричал:
— Мама!
Она испуганно обернулась.
— Я получил пятерку! Посмотри!
— Ох, разве можно так пугать?! — укоризненно сказала мать, но тут же радостно улыбнулась и взяла в руки Максимкин дневник. Выведенная красными чернилами, там стояла красивая пятерка..Максим принялся снова рассказывать про Георга Вашингтона, а затем объявил,
Мать предложила дочке вместе пообедать. Но Серафима опять скрылась за дверью и пробурчала:
— Не могу… Я расстроенная…
Немного погодя бочком вышла из своего угла и уселась за стол рядом с матерью. Ела она нехотя, часто задумывалась. Мать незаметно наблюдала за дочкой, но спрашивать не спрашивала.
ОШИБКА ПРЕДСЕДАТЕЛЯ СОВЕТА ОТРЯДА
Сочинение о Евгении Онегине хотя с трудом, но продвигалось. Была в третий раз с карандашом в руках прочитана статья Белинского. Был составлен план и выбран эпиграф. На все ушло много времени. Максим встал, потянулся после трудов праведных и только теперь увидел, что совсем темно и давно пора закрывать ставни. Он вышел из своей комнаты и натолкнулся на сестру. Симочка стояла в пальто перед часами и внимательно смотрела на стрелки.
Максим бы в хорошем настроении — дело с сочинением ладилось. Он легонько дернул сестру за конец длинной толстой косы и отскочил: Симочка должна была перейти в наступление. Но она не двинулась с места, только подняла на брата серьезные глаза и спросила почему-то шепотом:
— Максимка, ты… не знаешь, где вокзал?
Брат удивился. Зачем ей вокзал?
— Ну чего ты пристал? — жалобно протянула Симочка. — Я спрашиваю просто так…
Опять просто так! Максим вспыхнул и заявил, что ничего ей не скажет. Он вышел на улицу. Ветер гонял и крутил по дороге снежную пыль. Начиналась метель. Пока Максим закрывал ставни, его свитер запорошило снегом. Ему это очень понравилось, он подставил ветру голову, зажмурил глаза, стал ловить ртом колючие мелкие снежинки. Когда у него замерзли уши и нос, он набрал полные пригоршни снега и побежал в дом. «Попугаю Симку!» — решил Максим, уже забыв о размолвке с сестрой.
У самых дверей он неожиданно столкнулся с высоким летчиком в теплой кожаной куртке. Да это Горев! Николай Егорович! Максим вежливо поздоровался, раскрыл перед гостем двери.
Взглянув на Горева, Симочка тотчас же опустила глаза и пролепетала в крайнем смущении:
— Здравствуйте… Николай Егорович…
Горев наклонился к ней и спросил, где Федя. Симочка только вздохнула и опустила светлую голову. Но Горев все повторял свой вопрос и не спускал тревожных глаз с лица Симочки. А у той подбородок уже коснулся груди — ниже опускать голову некуда.
— Что же ты молчишь? — не выдержал Максим. — Говори, когда спрашивают!
Но сестра молчала… Николай Егорович рассказывал матери про то, как Федя и Лешка забрали без разрешения железный лом у какой-то бабушки, как потом вернули его и что сегодня Федя ушел в школу и больше не возвращался домой.
Горев говорил быстро, негромко, часто поправлял рукой седые волосы и все посматривал на Серафиму.
Максиму было совершенно ясно, что Симка знает, где Федя. Ишь, как отворачивается от Горева! Ишь, как поджимает губы, а сама, хитрющая, нет-нет
Мать вдруг вспомнила, что стоят они все еще в передней, извинилась и предложила Николаю Егоровичу пройти в комнаты. Он отказался. Он пойдет искать сына — час поздний. Но вот задача — где его искать? В школе нет, Анна Васильевна после уроков Федю не видела, от Кондратьевых он ушел давно.
Максим подошел к сестре.
— Говори, чего ты на вокзал собиралась? Сейчас же говори!
— Я… я не собиралась… — чуть слышно произнесла Симочка. Тогда Максим резко повернулся к Гореву и закричал:
— Николай Егорович, подождите, не уходите. Она все знает, знает!
Горев положил руки на Симочкины плечи, попытался заглянуть в ее глаза. Да разве заглянешь, если они прикрыты длинными темными ресницами!
— Симочка, не молчи! — умоляюще попросил он. — Ведь с Федей, может, случилась беда…
Симочкино сердце не могло больше выносить таких мучений и страданий. В полном и безвыходном отчаянии она села на пол и громко, безутешно заплакала.
— Ох, Федя-медведя! И что только… ты… наделал!… И за-ачем… зачем я… я дала тебе честное-е… пио-онерское! А то бы… то бы ты не поехал… на свой далекий Север…
Мать и Горев переглянулись. Максим опять закричал:
— Вот видите! Видите!
На лбу побледневшего Николая Егоровича появились крупные морщины. Он взглянул на часы и открыл входную дверь. Уже с крыльца запоздало донеслось:
— До свидания!
— Подождите! Я с вами!
Максим схватил пальто и кинулся вслед за Горевым.
Мать наклонилась к дочке, вытерла ей нос и попросила подняться с пола. Симочка посопела, повсхлипывала, но встала и отвернулась к стенке. Она долго стояла так, старательно отрывая пуговицу от пальто. Оторвав одну, она принялась за другую.
— Может быть, хватит одной? — спросила мать.
Симочка молчала. Мать подошла к ней и миролюбиво предложила:
— Давай-ка разденемся! — И сняла с пушистых белокурых Симочкиных волос голубую шапку.
— Мама… Мамочка, — жалобно протянула Серафима. — Ведь я им ничего не сказала, правда?
— Не сказала, не сказала, — успокоила мать. — Ты только плакала. На целый год сегодня наплакалась.
— А… а они найдут… Федю?
— Должны найти.
Тут мать стала объяснять дочке, что она плохой друг. Отговорить Федю надо было от поездки, а если не слушался — приказать. Ведь она же председатель совета отряда, а совсем не понимает, как должна поступать.
Симочка молчала, расстроенная. Выходило, что она виновата в Федином бегстве. А разве она его не отговаривала, разве она его не просила не ехать? И если она плохой председатель совета отряда, пусть ее переизберут.
Вот как получается: Федя мучается, Николай Егорович расстраивается, и Симочка наплакалась досыта. Мама тоже беспокоится: сидит за книгой, а сама почти не переворачивает страниц — все прислушивается к шагам во дворе.
Симочка взяла маленький стул, поставила рядом с маминым и уселась с Анютой на коленях. Но все равно было грустно. Она попробовала пересесть, но легче не делалось. Тогда она взяла мамину руку и положила себе на голову. Мать улыбнулась, погладила дочкины волосы, и Симочке стало легче.