Друзья в небе
Шрифт:
В то время освоение Севера только начиналось, п он, огромный и нетронутый, лежал под крылом самолета. Редкие поселки и стойбища были отдалены друг от друга сотнями километров. И вдруг над ними появляется самолет! Люди видят машину впервые, но уже знают, что она везет им письма, газеты, лекарства, охотничьи припасы, тетради и книги для школы — многое из того, в чем они нуждаются. Прибытие самолета означает начало связи с большим миром.
Мы, летчики, чувствовали себя на Севере полпредами партии.
Север — это суровая школа для пилота, и каждый полет здесь — экзамен. Начал сдавать его и я.
В 1935 году мне предложили
Во время этого полета я попал во владения «короля», посетил его столицу — небольшое стойбище на берегу реки Пенжино, вблизи культбазы Каменское. Самого «короля» я не застал, но познакомился с его подданными и приближенными. Мне показали «наследного принца», немолодого уже, угрюмого коряка, ставшего, кстати сказать, отличным пастухом общественного стада. Владения последнего на нашей земле «монарха» простирались на огромной территории, омываемой водами Берингова и Охотского морей.
Здесь в основном обитают коряки, или, как они сами себя называют, «чавчыв», что значит — оленьи люди. За годы Советской власти коряки шагнули из первобытного родового общества в социализм. Они увидели самолет раньше, чем колесо обыкновенной телеги.
В двадцатых и начале тридцатых годов «оленьи люди» жили еще родами. Каждый род — особое кочевье. В роде — три или четыре семьи бедняков, имеющие по пятнадцать-двадцать оленей, и одна кулацкая семья, владевшая стадом в пятнадцать, а то и в двадцать тысяч оленей. Сообща члены рода следили за стадом, охраняли его по очереди, не считаясь с тем, у кого сколько оленей. На питание резали обыкновенно оленей, принадлежащих богатым. Коммунисты с Большой земли, принесшие в тундру закон новой жизни, сталкивались в своей агитационной работе с такими возражениями богатеев: «Мы живем так, как нас учит Советская власть — коммуной. У нас все общее…» Два десятка и двадцать тысяч оленей — общие?! А бедняки, с малых лет привыкшие пасти не принадлежащий им скот «заодно» со своим, долго не могли понять: как же можно жить иначе?
Вот у коряков-то и был свой… «король». История этой «династии» довольно древняя. Чуть ли не при Екатерине I какие-то предприимчивые и не лишенные юмора торговцы привезли сюда бутафорскую медную корону, надели ее на голову самого богатого оленевода и провозгласили его «королем». С тех пор медный зубчатый обруч переходил по наследству от отца к сыну. Правда, «король» не имел никакой экономической и политической власти, кроме той, которой он обладал как крупнейший кулак. Тем но менее ему отдавали своеобразные почести. Только в 1934 году, незадолго до моего прилета, корону сорвали с головы последнего «короля», древнего старика, предварительно его раскулачив. Говорят, много было крику — старику очень не хотелось расставаться с короной. «Мне осталось жить немного, — плакался он, — дайте доносить до смерти».
Я корону уже не застал — ее разломили и растащили по кусочкам па память.
…Мир тесен, особенно летчику, даже если он водит воздушные корабли над безлюдными просторами Арктики. Нет, нет да судьба приведет туда, где довелось когда-то побывать и твой давний прилет еще не забыт.
Уже после войны я вновь попал в стойбище на реке Пенжино и, конечно, не узнал его. Теперь это большой поселок из рубленых домов с
После обильного угощения олениной — жареной, вареной и мороженой, что считается особым лакомством, а мне в знак особого уважения преподнесли еще и оленью кость с мозгом, — я коротал вечер в жарко натопленном кабинете директора совхоза. За окном выла пурга, вздымая тучи сухой снежной пыли.
— В такую погоду у нас замирает вся жизнь, — говорил директор совхоза. — Люди сидят по домам. Немало было случаев, когда пойдет человек в пургу к соседу, что живет рядом, ну, в ста метрах, да так и не дойдет. На днях один наш работник двое суток просидел в бане. Хорошо хоть на нее наткнулся, а то так и замерз бы в двух шагах от своего дома…
— С пургой все встречались, — заметил я. — Вы бы лучше про себя рассказали!
— Много нечего говорить, — улыбнулся мой собеседник. — Я такой же коряк, как и все, местный, только, может, довелось учиться поболее. Кончил Институт народов Севера, потом ветеринарный… Вот уже пять лет как командую совхозом, оленей у нас около тридцати тысяч…
Директор легонько постучал пальцем по чернильнице на письменном столе. Затейливый чернильный прибор был искусно выточен из моржовой кости. Резчик создал фигуры людей, оленей, собак. В костяные сопки, служившие фоном для всей композиции, был вделан зазубренный кусок позеленевшей меди.
— Вы про корякского «короля» слыхали? — спросил хозяин чернильницы. — Вот кусочек его короны. Он достался моему отцу, самому бедному из подданных его бывшего величества. Отец был председателем комитета бедноты и сам содрал корону с «короля»… Все это вырезал мой друг, я его и попросил вмонтировать сюда мой сувенир…
В перелете Москва — мыс Шмидта — Москва, протяженностью почти двадцать тысяч километров и продолжавшемся два месяца, было много приключений. Одно из них я вспоминаю теперь с улыбкой, а тогда оно заставило немало поволноваться.
В Хабаровске мы взяли на борт обычную почту и тринадцать больших пачек с билетами лотереи для культбазы в Каменском. Это был громоздкий груз, небрежно упакованный в бумагу и кое-как перевязанный веревками. Я не хотел его брать, но меня уговорили.
При погрузке пачки не уместились в багажных надстройках и были свалены на пол в пассажирской кабине к явному неудовольствию бортмехаников.
В Хабаровске же мне передали радиограмму учительницы с Шантарских островов. Она жаловалась, что в школе нет тетрадей. Пришлось погрузить на самолет еще пятьсот тетрадей.
Чем дальше мы пробивались па север, тем труднее становилось лететь на перегруженных машинах. Под нами расстилались дикие, необжитые места, где можно пролететь сотни километров и но увидеть человеческого жилья, а мест для вынужденной посадки становилось все меньше и меньше. Погода портилась прямо-таки не по дням, а по часам.
И вот во владениях корякского «короля» в Гижнге, где три дня без роздыху бесновалась пурга, бортмеханик сказал мне:
— Прошу вашего разрешения оставить здесь несрочный груз — билеты осоавиахимовской лотереи для базы Каменское. Этот груз — хоть и не особо тяжелый, но места занимает много, а у нас и без того тесно.