Друзья встречаются

Бражнин Илья Яковлевич

Обворованный красноармеец покорно принял брань Маенкова и пробормотал чуть не плача:

–  Да я ж разве… Да коли б он попросил, черт рваный, я ж бы и так ее отдал, ей-бо, отдал бы, провались она, проклятая.

Он чувствовал себя глубоко несчастным и пытался даже защищать Черняка. Но ротный старшина сурово одернул его:

–  То не тебя, а батальона касается! Твое дело десятое. Мы не за твою поганую фуфайку цапаемся, а за нашу Красную Армию.

Для Мити эта формулировка была решающей. Он утвердил приговор общего собрания

батальона, а ночью пошел к Черняку в землянку. Часовой, сидя возле двери на обледенелом чурбане, дремал, а верней - делал вид, что дремлет. Дверь за отсутствием замка была припёрта колом. Митя обошел часового, отвел в сторону кол и вошел в землянку. Широкая полоса лунного света легла на нижние нары. Митя увидел сидящего на них Черняка.

–  А, комиссар!
– усмехнулся ему навстречу Черняк.
– Пролетарский поп! Исповедовать грехи пришел?

Митя сел на нары рядом с Черняком, взглянул на него и сказал сухо:

–  Я утвердил постановление батальона.

–  Всё! Ясно, - сказал Черняк, тряхнув головой.
– На таком деле стоишь!

Он сдвинул бескозырку на затылок. Голос его звенел отчаянной бесшабашностью, но в глазах стояла смертная тоска. Митя отвернулся от него и спросил отрывисто:

–  Мать жива?

Черняк вздрогнул, лицо его перекосилось.

–  На живца берешь, комиссар, - сказал он, скрипнув зубами.
– Мать поминаешь? Смотри, я тоже помяну. Мне теперь одна дорога.

–  Одна?
– сказал Митя, поднимая голову и поворачиваясь к Черняку.
– А если не одна?

Черняк прищурил острые черные глазки и вдруг раскрыл их, будто стрельнул ими в Митю.

–  Дешевка!
– сказал он, хрипло засмеявшись.
– Лучше уж про международное положение заливай.

–  Хорошо. Можно и про международное положение, - сказал Митя.
– Международное положение такое, что есть молодая советская власть, которая бельмом на глазу для буржуазии торчит, и есть буржуазия четырнадцати стран, которая во главе с английской и американской прислала на русскую землю войска, чтобы душить эту молодую советскую власть. И вот пролетарий напрягает последние жилы, чтобы отстоять её, и создает Красную Армию, единственную надежду всех пролетариев, и матрос Черняк расшатывает Красную Армию и тем помогает буржуям и помещикам всех стран душить советскую власть.

–  Врешь!
– зарычал Черняк бешено, хватая Митю за плечо.
– Врешь, комиссар!

–  Вру!
– сказал Митя, подымаясь на ноги.
– Вру! Не может быть, чтобы матрос Черняк, сам пролетарий и сын пролетария, потом и кровью плативший буржую за кусок хлеба, помогал этим буржуям душить нашу власть. Не верю в это, несмотря на всё, что делал матрос Черняк. Не верю, чтобы ты был враг своей советской власти. Не враг ты.

–  Не враг, - повторил матрос и тоже поднялся на ноги.

Они поглядели в лицо друг другу, и Митя сказал, быстро сунув руку за пазуху:

–  Вот тебе, Ефим, последняя проба - эта бумажка. Она за моей подписью и батальонной печатью. По ней матрос Черняк, боец Красной Армии, направляется в штаб Двинской флотилии со специальным поручением. В штабе разыщешь товарища Ситникова и скажешь ему всё. Не найдешь Ситникова - к комиссару флотилии

явишься. Одним словом, уходи отсюда. До Двины тылами верст двести с лишком, добредешь как-нибудь, а может, у Вельска к нашим по пути пристанешь. В деревнях кусок хлеба вестовому дадут. Иди!

Митя отдал Черняку бумажку и быстро повернулся к двери. Часовой с прежним нарочитым усердием храпел на своем чурбане. Митя усмехнулся этому старательному храпу. Черняк вышел следом за Митей. Не глядя друг на друга, они разошлись в разные стороны.

Глава четвертая. УРОК АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА

Вернувшись в свою землянку, Митя зажег сделанную из консервной банки коптилку и сел за стол. В углу на нарах сладко похрапывал командир батальона Вася Бушуев. Мите спать не хотелось. Мысли его были заняты Черняком. Чтобы дать им другое направление, Митя взял самоучитель английского языка и положил его перед собой на стол, сколоченный из неструганых досок. Стол кренился, вместе с ним кренилась и коптилка. Хилый огонек её дрожал как от озноба. В землянке было в самом деле холодно. Давно прогоревшая буржуйка остыла. Остыли и проржавевшие трубы, подвешенные на обрывках телефонного провода поперек землянки. От двери к столу сочился острый холодок.

Митя поджал под себя ноги и плотней запахнулся в полушубок. Светлые нечесаные волосы беспорядочными прядками упали на широкий, в едва заметных рябинках нос.

–  Ride, - бормотал Митя, - ride.

Слово было знакомо. Митя знал, что оно означает - ездить верхом, но фраза касалась луны - не могла же луна гарцевать по небу. Митя полез в истрепанный карманный словарь и обнаружил, что это слово значит не только - ездить верхом, но также и плыть, и стоять на якоре, и даже - мучить.

–  Ишь, скупердяи - проворчал Митя.
– Одним словом во всех случаях жизни обойтись хотят, - и подчеркнул непонятную фразу, чтобы позже справиться о её смысле у пленного капитана Вильсона.

Пленные англичане случались на позициях довольно часто, и они-то и навели Митю на мысль заняться их родным языком. При допросе одного из них в Особом отделе бригады, где Митя бывал по делам, выяснилось, что за отъездом единственного переводчика никто говорить с пленным не может. Начальник отдела жаловался на нехватку людей, знающих языки. Тут-то Митя и решил заняться английским языком. Через несколько дней он выпросил себе пленного капитана Вильсона, довольно хорошо говорившего по-русски, отыскал в политотдельской библиотеке самоучитель и словарь и принялся за работу.

Первый урок английского языка принял неожиданное направление и для ученика и для учителя.

Посмотрев на добытый Митей самоучитель, капитан Вильсон отложил его в сторону и сказал:

–  Мы не будем заниматься по этой плохой книге. Мы будем заниматься согласно другой методе. Я буду разговаривать с вами. Будем вместе немножко писать и немножко работать грамматически. Не так?

–  Идёт, - кивнул Митя.
– Так и лучше даже.

–  Я тоже думаю, что так лучше, - сказал Вильсон.
– Мы именно будем разговаривать. Вы будете что-нибудь спрашивать существенное, я буду что-нибудь отвечать. Ну? Или так же я у вас буду что-нибудь спрашивать. Например, я спрошу вас, пожалуйста, - почему у русского офицера такая плохая и сырая землянка? Разве нельзя её отделать досками? У вас, у русских, очень много леса. Не так?