DUализмус. Трава тысячелистника
Шрифт:
К вечеру, наконец-то, трубка поднята.
Кирьян Егорович, собрав в себе силы, произнёс отточенную за жуткий день, короткую и вежливую прощальную речь.
– Надеюсь, я не сильно тебя «обобрала»? – произнесла Олеся намеренно очень сухо, если не сказать – жёстко, в завершение диалога. – Ты же сам сказал «всё», значит всё. Расстанемся друзьями, верно? У меня на тебя никакой обиды. А у тебя?
– Олеся! Олеся! – хотелось кричать Кирьяну Егоровичу в трубку.
Но не кричалось. Он уже совершил выбор. А отступать – не в его
Вежливые молодые учительницы умеют найти порядочный с виду приём прощания. В жизни он оказывается утыканным нервными иголками. Режут и ранят они тебя в самое сердце.
Не придерёшься: всё правильно.
Но, как же горько и обидно, черт побери!
Ближе к ночи Кирьян Егорович, весь в сомнениях, потерянный и убитый горем, выдвинулся под окна Олеси. На манер влюблённого студиозуса, он всматривался в них до самой темноты.
Через шторы цвета настоящего дерьма, за несколько часов ожидания не мелькнуло даже намёка на чью—либо тень.
Да хоть бы чёрный кошак выбежал и прогулялся по карнизам!
Кошмар! Не было никого. Ни человека, ни твари. Никто не улыбнулся продрогшему человеку. И никто не желал хотя бы для разнообразия дать ему в морду.
Прощание с Олесей выглядело так буднично и оттого до такой степени мерзко, – будто и не было целого года любви и дружбы – хоть настоящей, хоть фальшивой, хоть какой – один черт!
Было неприятно, – если говорить без литературных затей, – и абсолютно по—настоящему кололо в сердце.
Стоял он до того момента, пока уж совсем не примёрз к фонарю, и пока почти все окна в доме не погасли.
Одно из самых последних окошек потухло Олесино.
Олеся Олеся Олеся ушла в поднебесье летит в поднебесье летит в поднебесье как песня Олеся Олеся Олеся.
В съёмную квартиру в отсутствие Кирьяна Егоровича приходила хозяйка.
Она расторопно проверила стационарные вещицы.
Зашла на балкон с авоськами и выложила на пол горшочки с рассадой. Оставила записку.
Уважаемый К. Е., – писала она, – я должна Вам сказать, что с этого момента я повышаю арендную плату до… рублей. Мои подруги сказали мне, что я сдаю квартиру по слишком низкой цене. Прошу Вас заплатить вперёд, или… Я нашла клиента, который готов заплатить хоть сегодня двойную цену. Ещё я собралась выращивать на балконе рассаду и цветы. Поэтому оставляю за собой право приходить тогда, когда мне нужно. Это мои новые условия.
На новую цену Кирьяну Егоровичу наплевать. Его возмутили цветы и рассада.
Он вышел на балкон и посбрасывал все бумажные коробочки вниз. Последнюю, – эта была уже деревянной, –
– Эй, чувак! – тут же крикнула женщина из темноты.
– Я-то чувак, а ты дура… без затей!
– С мужем хочешь познакомиться? – осведомился тот же голос.
Злую женщину за кучерявой причёской карагача не видно. Из-за злого голоса Кирьян Егорович напутал с породой.
– С удовольствием, – ответил Кирьян. – Сейчас выйду. Пусть ждёт у подъезда.
Накинул вещицу полегче, чтобы было проще барахтаться и не жалко рвать.
Вышел.
Вместо обещанного мужа подошла – в темноте вполне симпатичная, но весьма разъярённая молодая женщина с закрашенным фингалом и с деревянной, уже пустой коробочкой в руке: «Ты меня чуть не убил!».
– Ко мне зайдем? – спросил Кирьян Егорович после нескольких минут бесплодных извинений и препирательств.
– Что такое?
– Мне плохо.
Женщина зашла.
Бросила коробку в прихожей.
Недоверчиво поозиравшись по сторонам, провела у Кирьяна Егорыча пару часов.
Измазала помадой губ сиденье кресла.
Отломила побег алоэ и сунула в карман потрёпанного плаща.
Забрала хозяйкину коробочку: «Мне муж её починит».
Забыла авоську с начатой чекушкой.
Но так и не назвала своего имени: «На всякий случай. Вдруг продашь: кто тебя знает».
Кирьян Егорович не обиделся.
Пара презервативов, перекрестившись друг на дружке, всю ночь занимались ковровой любовью.
Взвизгнула хозяйка, придя утром за данью.
Она так и знала! Свиду нормальный мужик оказался такой же сволочью, как и все остальные пидорасы насквозь педерастического города.
Кирьян Егорович вешаться и улетать на небо с духами не стал. Он по—простому, по—хозяйски, в эту же ночь, сфланировал до Неважнецкого моста, перелез через перила и прыгнул в реку Вонь.
Грушеньке и маме Олесе так и не удался фокус с куколкой по имени Да—ли—да. Но Даду Кигяна Грунька вспоминала очень долго.
Как-то Олеся с Грушей попали в луна—парк. Груньке-Груше почти стукнуло уже двенадцать, она уже понимала двусмысленное своё имя: в «Груньке» явно слышался «Гунька—простачок» то ли из Цветочного, то ли из Солнечного города. Откровенно над ней насмехалась тётя Груша, которую нельзя скушать, потому, что она была лампочкой.
Поэтому Грунька точно решила, что когда она достаточно вырастет и получит паспорт, то обязательно заменит своё дурацкое имя на более благозвучное. Не вечно же ей быть Грушенькой! Груша Сергеевна – это что за дела такие?