Дубль два
Шрифт:
— И ты здравствуй, инок, — я кивнул точно так же.
— Благодарю Господа, что послал тебя так вовремя. Не попустил свершиться злу, — он говорил ровно и чуть нараспев.
Я молчал. Полыхнувшую было внутри злобу списал на так и не состоявшуюся драку и общее напряжение последних дней. Недель. Месяцев. Очень помогла промолчать мысль Дуба или Алексеича о том, что, молясь своим Богам, нет ни чести, ни необходимости в том, чтобы восставать на чужих. Спросил только:
— Почему ты ушёл?
Плечи под рясой и верхушка остроконечной шапочки вздрогнули.
— Деда велел, — это прозвучало так наивно и по-детски, что ушла оставшаяся злость.
Ну да, слушать
— Подойди, пожалуйста, Странник, — в голосе Сашки-Серафима была мольба. Я не стал обижать парня и шагнул к открытой двери.
Внутри на диванчике вдоль противоположного борта сидел старец в той же одежде, что и инок. По бокам от него — два таких же, как и Сашка, молодых крепких парня. У старца на груди висел деревянный крест на простой серой верёвке с узелками. Очков на нём не было. Я сперва подумал, что операцию, наверное, сделал. А потом присмотрелся и понял, что они просто теперь не были нужны ему. Оба зрачка закрывала белая пелена. Она, казалось, клубилась и меняла оттенки. Будь дед лысым и помоложе — я бы точно решил, что это фурианец Ричард Риддик. Если есть некромонгеры — почему бы для разнообразия не появится и фурианцам?
— Поздорову, Мастер, — я не сводил глаз с облаков, что стали будто темнеть в зрачках старца, — по пути от синя камня к белому притомился я. Поможешь ли?
Стоявший рядом Сашка вздрогнул, и от него прямо как-то повеяло возбуждением и восторгом. Наверное, он слушал сказки деда, представляя, что и к нему придёт кто-то с таким вопросом.
— Здрав будь, Странник. Не Мастер я нынче, — молчание длилось не меньше минуты. Пока не начали светлеть клубы внутри радужной оболочки.
— Жаль, — тут я был искренен, — подскажи, мил человек, где мне помощь найти в округе вашей? Нам с сестрой и племянником ехать пора, и так задержались лишку.
— В чём беда твоя? — голос старца выражал сочувствие и желание помочь. Или ничего не выражал вовсе — оба эти варианта были допустимы с абсолютно равной долей вероятности.
Я хотел было сказать, что беда моя в том, что с самого утра перестал понимать что-либо, происходящее вокруг меня, и продолжал ехать на одной вере. В том, что стал видеть в людях то, чего никогда не замечал раньше, и в том, что новые знания и способности жизнь мне пока не облегчали. И в том, что мне нужно как можно быстрее найти Хранителя в Осиновых Двориках, чтобы он спас сестру так же, как Алексеич — меня. Но, глядя в блёклые пятна глаз бывшего Мастера, говорить почему-то не хотелось.
— Дай руку, Странник. Я покажу. Говорить долго некогда, тут ты прав, — и ко мне протянулась ладонь старика, какими их раньше изображали в советских мультиках: широкая, твёрдая даже на вид, покрытая мозолями и глубокими бороздами-линиями. Я протянул правую руку и положил сверху. О том, чтобы обхватить пальцами такую лопату, нечего было и думать, но этого, как выяснилось, и не требовалось.
Справа от меня в воздухе на высоте метров трёх над землёй замер воробей. Самый обычный, коричнево-бежевый.
— Я покажу тебе историю наших краёв, Странник. Станет понятнее. И спасибо, что не поселил зла в душе, его тут и так с избытком, — голос Мастера звучал внутри моей головы. Значит, той самой Речью, о которой говорил Монах, он тоже владел. Это воодушевляло.
— Прости, что приходится торопиться. Потерпи. Я вижу, что ты почти ничего не знаешь и не умеешь, тебе будет тяжко. Но другого шанса может не выпасть, — непонятно продолжил голос, и меня будто лавина накрыла. Как в фильмах показывают — когда вниз по склону катится неостановимый вал, откуда летят во все стороны куски снега и льда, ветки и стволы деревьев, камни и листья. А ещё шлемы и лыжи тех, кому не повезло оказаться на его пути. Так, как мне.
Время определить не удалось. Судя по тому, что ни дорог, ни тропинок, ни домов нигде в округе не было — давно. Деревья и мох выглядели почти так же, как и привычные мне, а не хвощи-папоротники. Значит, не настолько давно. Я, будто утром, в амбаре, пропал и вновь появился в новом месте и времени, одновременно сжавшись до точки и распахнувшись до целой вселенной. С такими упражнениями точно прямая дорога в дурку. Странно, при изгнании из Павлика чёрного паразита таких панических эмоций не возникало, всё шло, как будто так и было задумано: привычно, понятно и правильно.
Это было похоже на снимок с орбиты. Только какой-то странный, движущийся. Я видел, как подо мной росли и сводились леса, меняли русла реки, прокладывались какие-то тропки. Судя по масштабу — там, внизу, на таких тропках могли разъехаться две, а то и три телеги. А потом внимание приковала к себе одна речка. Одна из множества в этих краях. Но не имевшая с ними ничего общего.
На берегу карстового озера рос Ясень. Древнее дерево пережило ледники, как и многие его сородичи. И не пережило чёрной «прививки», как почти все они. Кто и зачем забрался в эти глухие места, чтобы подчинить огромного великана с резными листьями — я не знал. Но орбитальный снимок подробно показал, что случилось потом.
Ясень горел долго. Я не мог определить по этим картинкам, сколько точно, но, судя по тому, что дым подземного кострища поднимался и из-под снега — несколько месяцев. Привычка карать непокорённую волю огнём и железом не была стара, как мир. Помоложе, и значительно. Как мир, населённый двуногими, что почему-то решили считать себя разумными.
А из провала, оставшегося на месте огромного пня, из дыры, что уходила, кажется, к самому сердцу Земли, потекла вода. Чёрная, как нефть. И на берегах её, там, где она прорезала-прогрызала себе путь, переставали расти деревья и травы. Сама земля меняла цвет, как в тревожных моментах старых фильмов, когда картинку на экране сменял негатив. Белая земля — это как холодный огонь, сухая вода. То, чего не должно быть в природе. То, что противоречит ей самой. Но река текла, пробивая путь, дальше и дальше. Народы и племена, что расселялись вдоль её берегов, брали из неё воду, готовили пищу и кормили ей детей, становились другими.