Дублерша для жены
Шрифт:
— Да ты что мелешь, дура? Какие письма? Ничего я тебе не слал. Мне что, заняться больше нечем, кроме как с тобой переписку вести?
— Точно? — выговорила я.
— Ты мне тут, Аля, з-зубы не з-заговаривай, — пьяно запинаясь, заговорил он относительно ровным тоном, но почему-то короткий вариант имени — «Аля» — показался мне худшим признаком, чем все предыдущие «дуры», «жабы» и «шалавы».
Я перебрала в памяти все, что касалось анонимных писем с угрозами и зловещих телефонных звонков, адресованных Алине Эллер, и перед глазами четко, словно надпись мелом на доске, всплыли слова,
Вот оно! «Когда у нее потом сожгли джип»! То есть джип взорвался уже после того, как угрожали Алине. После! Следовательно, Ирина Калинина была еще жива в то время, когда начались угрозы расправы с Алиной Эллер. И следовательно, у ее брата Геннадия нет никаких оснований предъявлять претензии мне.., то есть, конечно, Алине. Никаких!
Итак, он к угрозам отношения не имеет.
Однако опасность для меня остается.
Судя по выражению лица господина Тугарина, поднимавшегося с пола, ничего хорошего мне ждать не приходилось.
— Ну, гнида, — пробормотал Тугрик, ощупывая лоб и огромную гематому на нем, — за сладкую жизнь когда-нибудь надо платить. Не желаешь ли?..
— Кино насмотрелся, да? — бросила я.
— Тугрик, меня от нее уже тошнит, — заявил вдруг Гена Калинин. — Бери ее и дуй с ней на задний двор. Ты меня понял.
Тугрик оскалился. Зубы его клацнули.
Он протянул руку, и Ген Геныч вложил в нее пистолет.
— Возьмешь с собой Актера, — добавил Калинин и, тяжело осев в кресло, налил себе еще водки. — Я сам бы пошел, да что-то… гнусно, в общем. Договоришь с ней сам. Наше дело я тебе одному поручаю.
— Наше дело… «Коза ностра» на итальянский манер, — выговорила я. То есть нет, не выговорила, а только собиралась выговорить. И правильно, что не стала трепать языком попусту. Чего бы я добилась? Нет, нужно повести себя более умно. Повести себя так, как вела бы себя сейчас настоящая Алина Эллер, если бы почувствовала близость смерти. Что сделала бы она?
Правильно: закатила бы истерику и стала умолять о пощаде. Цеплялась бы за жизнь, а отнюдь не стала бы щеголять хладнокровием а 1а Зоя Космодемьянская, мол, презираю вас, мерзавцы.
Я спрятала лицо в сложенные лодочкой ладони, почувствовала прохладу дрогнувших пальцев, а потом подняла уже мокрое от выдавленных слез лицо и выговорила прерывисто:
— Мальчики.., но это правда не я! Маль… мальчики! Не убивайте! Не.., не надо!
— Поздно пить боржоми, когда почки отвалились, — процедил сквозь зубы Тугрик. — Когда мне по морде прислала, так руки не дрожали, а теперь — гляди, как они заплясали. Я с тобой еще на пустыре договорю.
— Шубу тут оставь, — приказал Ген Геныч.
— Подаришь телке какой-нибудь?
— Дурак! «Телке»! В камин ее! Улика все-таки…
— Так она ж, поди, — пробормотал от дверей Антоша-актер, — стоит немерено.
Как же
Калинин выпил еще водки, закусил и прохрипел:
— Жадность, Антоша, не только в поговорке фраера сгубила, она и многих других подводила — кого просто под монастырь, кого и под статью пожизняковую. Понял меня?
В финале сей замечательной фразы Геннадий подавился, и в его пропитой глотке захлюпали скомканные звуки. Антоше пришлось хлопать босса ладонью по спине, чтобы спасти босса от удушья.
Но я взглянула на эту сцену, не стала дожидаться ее окончания, а, закатив глаза, упала на ковер.
— Вырубилась, шмара.
— Может, ее прямо здесь кончить, Геныч?
— Да ты че, сдурел, Тугрик? Совсем ума нет, баран? А кровищу ты потом отмывать будешь? А труп ныкать — тоже ты? Ну, что смотришь? Снимай с нее сережки, перстеньки и цепуру. И этот.., браслетик не забудь.
— И куда мы все ее «рыжье» денем? Барыгам спустим?
— Идиот ты, Антоша. Тебя же первого с этим «рыжьем» и склеют менты. Сбагрим, конечно, но похитрее. Ведь по драгоценностям опознать могут. Снимай!
Я слушала все это, искусно изображая обморок. Наклевывалось несколько выводов: убивать меня в доме не будут, поволокут на какой-то пустырь. Значит, спустя некоторое время сознание нужно «обрести», но половинчатое, паллиативное, как у сонной рыбы. А уж на пустыре я с ними разберусь.
В доме бороться чревато неприятностями — слишком их тут много, отморозков этих.
Вот, судя по звукам, в дверях появился еще один тип, тот, что тоже сидел в машине. А у него есть «ствол». Рыпнусь — пристрелит на месте, тогда не помогут вам, Евгения Максимовна, никакие знания и умения, усвоенные в спецгруппе «Сигма».
Значит, нужно выждать. Не тот победил, кто уже считает себя победителем, а тот, кто умеет ждать.
— Ну, че там с ней? — раздался уже ну никакусенький, мычащий голос Гены Калинина. — Гриша, Актер, берите ее и тащите.
Тугрик с вами пойдет — проконтролирует.
Вот только Гриши мне до полного счастия и не хватало! Я пошевелилась и попыталась приподняться.
— Геныч, она барахтается уже.
— А, ну тогда Антоша с Равилем и вдвоем справятся. Берите ее.
Для правдоподобия я не открывала глаз в течение всего того времени, пока меня вели по дому. Спотыкалась, заплетала ноги, мычала что-то жалкое и раздавленное, цеплялась за чьи-то шеи и руки, за что пару раз получила хлесткие удары по спине. Потом меня охватил резкий холод. И он неожиданно успокоил, вселил решительность и гнев.
Я приоткрыла один глаз.
Меня выводили из дома через заднюю дверь на большой, занесенный снегом пустырь. По снегу гуляли, вились белые змейки поземки. Пустырь пылил ледяным холодом.
С одной его стороны была ограда заднего двора дачи Гены Калинина, с другой — пустырь круто обрывался в овраг, на дне которого протекал мутный незамерзающий ручей, уходящий в бетонную подземную трубу. Пахло оттуда отнюдь не мимозами. Труба, судя по всему, относилась к подземным ассенизационным коммуникациям дачного кооператива или близлежащей деревни. Хотя насчет последней — вряд ли. Да, впрочем, до того ли мне сейчас?