Дублинский отдел по расследованию убийств. 6 книг
Шрифт:
Голубые глаза Дины вспыхнули под челкой.
— Я помню, что это был отстой. Жуткое местечко. Мне постоянно казалось, что холмы пялятся на меня и что кто-то ползет по шее. Мне хотелось… — Она хлопнула себя по шее — злое, рефлекторное движение, которое заставило меня содрогнуться. — Боже мой, и еще этот шум. Море, ветер, чайки и все эти странные звуки… Почти каждую ночь мне снились кошмары о том, что какое-то морское чудовище просунуло щупальца в окно фургона и душит меня. Я готова поспорить, что при строительстве этого вонючего городка не обошлось
— А мне казалось, что тебе нравилось в Брокен-Харборе, что ты приятно проводила время.
— Ничего подобного — тебе просто хочется так думать. — Дина скривилась, на секунду став почти уродливой. — Единственныйплюс заключался в том, что маме там было хорошо. И смотри, к чему это привело.
Наступило молчание — такое острое, что об него можно было порезаться. Еще немного, и я бы забыл о своих планах и просто бы пил и нахваливал вино. Не знаю, наверное, так и следовало сделать — но я не мог.
— Ты говоришь так, словно у тебя уже тогда возникли проблемы.
— Ты имеешь в виду, что я уже тогда была сумасшедшей?
— Если хочешь так считать, ладно. Когда мы ездили в Брокен-Харбор, ты была счастливым, нормальным ребенком. Может, в жизни у тебя и случались неприятности, но в целом все было хорошо.
Я должен был услышать, как она это скажет.
— Никогда я не была нормальной, — сказала Дина. — Однажды я — такая очаровашка, с ведерком, совочком и так далее — копала яму в песке, и на дне увидела лицо. Похожее на человеческое, все такое сплюснутое — оно корчило гримасы, словно пыталось очистить от песка глаза и рот. Я завопила, но когда мама прибежала на шум, лицо уже исчезло. И это было не только в Брокен-Харборе. Однажды я сидела в своей комнате, и…
Я больше не мог этого выносить.
— Богатое воображение и безумие — совсем разные вещи. Все дети что-нибудь придумывают. И только после смерти мамы…
— Нет, Майк, не только. Ты просто вечно списывал это на детское воображение, но так было всегда, и смерть мамы тут ни при чем.
— Ну… — начал я и внезапно почувствовал себя очень странно — мозг вздрагивал, как город во время землетрясения. — Ну, значит, на тебя повлияла не только смерть мамы. У нее ведь часто возникали приступы депрессии, с самого твоего рождения. Мы делали все, чтобы скрыть это от тебя, но дети же все чувствуют. Может, было бы лучше, если бы мы не пытались…
— Да, вы делали все, что могли, и у вас прекрасно получалось. По-моему, я никогда и не беспокоилась насчет мамы. Да, я знала, что иногда она болеет или ей грустно, однако понятия не имела о том, что это очень серьезно. И я не поэтому такая. Ты постоянно пытаешься меня организовать, аккуратно подшить в архив — а я, черт побери, не одно из твоих дел.
— Я не пытаюсь тебя организовать. — Голос мой звучал спокойно, словно его воспроизводил некий искусственный источник, находящийся где-то далеко. В сознании, как искры, вспыхивали обрывки воспоминаний: четырехлетняя Дина в ванне орет будто резаная, цепляясь за маму, потому что бутылка с шампунем на нее зашипела. Я тогда думал, что она просто хочет
— И разумеется, это из-за мамы. А из-за чего еще? Клянусь, тебя никогда не морили голодом, не били — даже по попе ни разу не шлепали. Мы все тебя любили. Так из-за чего это все, если не из-за мамы?
— Никакой причины нет. Вот это и называется «организовывать» — я сумасшедшая не из-за чего-то. Я просто такая.
Голос у нее был ясный, спокойный и прозаичный; она смотрела на меня, и во взгляде я прочитал нечто похожее на сострадание. Я сказал себе, что связь Дины с реальностью в лучшем случае непрочная и что если бы она осознавала причины своего безумия, то не была бы безумной.
— Я знаю, ты не хочешь так думать, — сказала она.
Мне показалось, что моя грудь — шарик, наполненный гелием; она опасно раскачивала меня из стороны в сторону.
— Если ты веришь, что все это происходит с тобой без причины, то как можешь с этим жить?
Дина пожала плечами:
— Я просто живу. А как ты живешь, если выдался плохой день?
Потеряв интерес к разговору, она снова забилась в угол дивана и принялась пить вино.
Я вздохнул:
— Пытаюсь понять, почему день плох и как его исправить. Фокусируюсь на позитиве.
— Точно. Но если в Брокен-Харборе было так замечательно, если у тебя столько прекрасных воспоминаний и все такое позитивное, то почему поездки туда рушат тебе мозг?
— Я так не говорил.
— Да и не требуется. Тебе не стоит заниматься этим делом.
Старый спор на хорошо знакомую тему и огонек в глазах Дины — все это показалось мне спасением.
— Дина, я расследую дело об убийстве, а раньше работал над десятками подобных ему. В нем нет ничего особенного — за исключением места.
— Место-место-место! Ты кто у нас — риелтор? Это место плохона тебя действует. В прошлый раз я с одного взгляда поняла, что все неправильно, — у тебя был странный, горелый запах. Посмотри на себя в зеркало — ты выглядишь так, словно кто-то насрал тебе на макушку, а дерьмо поджег. С этим делом ты головой двинешься. Позвони завтра на работу и откажись от него.
В ту секунду я едва ее не послал, и меня самого поразило, как внезапно нахлынули эти жесткие слова. За всю свою жизнь я ни разу не говорил Дине ничего подобного.
— Дело я не отдам, — сказал я наконец, убедившись в том, что в голос не просочится и намека на гнев. — Не сомневаюсь, что вид у меня хреновый, но это потому, что я страшно устал. Если хочешь мне помочь, оставайся у Джери.
— Не могу. Я беспокоюсьза тебя. Когда ты там, то каждую секунду думаешь про то место. Я чувствую, что тебе от этого плохо. Вот почему я пришла.
Ирония была настолько мощная, что я чуть не завыл от смеха, однако Дина была настроена смертельно серьезно: выпрямившись и поджав под себя ноги, она твердо намеревалась отстаивать свою позицию.