Дудочка крысолова
Шрифт:
Все это время Гитарист чувствовал, что ему не хватает того, что было у Крысолова. Раз уж он идет по его стопам, то и вехи их пути должны быть схожими. Крысоволк был необходим, поскольку он был не просто зверем, а знаком, говорящим о том, что крысы стали подчиняться тому, кто их истребляет. Убивать – это первая ступень. Владеть и приказывать тому, чьих собратьев ты убиваешь, – уже вторая.
Но не слишком ли буквально он понял текст? Вот что заботило его… Сможет ли он воспитать из существа, сидящего в подвале, помощника себе? И где гарантия, что она не обманет его, не
Гитарист вскочил и принялся ходить по комнате, хлопая ладонью по каждому предмету, попадавшемуся на пути. Волосы падали ему на глаза, и он раздраженно откидывал их, моргая и щурясь. Слишком много света! Он завесил окна шторами, и черная ткань не пропускала лучи, но он чувствовал, что снова подкрадывается то болезненное состояние, когда только полная темнота могла успокоить его. Мышцы на лице самопроизвольно начали подергиваться, и он, остановившись, прижал растопыренные пальцы ко лбу, словно пытаясь удержать сползающую маску.
Такие приступы настигали его раз в несколько месяцев и всегда были вызваны сильным волнением. Спасала темнота, в которой он мог отлежаться, и какие-то таблетки, которые давала ему мать. Но сейчас матери не было, и предстояло пережить приступ самому.
Светло… Вокруг было слишком много света! Даже в комнате, завешанной коврами, ему показалось, что свет режет глаза, врывается в щели из заколоченных окон. Покрутившись немного, Гитарист замер на месте, и его осенило: подвал! Темная прохлада ждет внизу, и там же он попробует убедиться в том, годится ли крыса ему в помощники. Сейчас, когда все его чувства обострены до предела, она не сможет ему соврать – он сразу это почует.
А если попробует лгать, то одной мертвой тварью будет больше.
Люк скрипнул, открываясь, но впустил в подвал не свет, а все ту же темноту, что была вокруг нее. Алька видела только смутные очертания мужской фигуры и слышала звук шагов, а затем яркий луч ударил ей в лицо, и она непроизвольно выставила вперед руку.
– Убери! – приказал нервный голос, и Алька подчинилась. – Вот так…
Псих сел в нескольких шагах от девушки, направив на нее мощный фонарь, и оттого Алька не могла его разглядеть. «Господи, начинается…» – с ужасом подумала она, толком не понимая, что именно начинается, но предчувствуя какую-то ловушку. Глаза слезились от яркого луча, но Алька боялась, что убийца рассердится, если она пошевелится, и сидела, не двигаясь, смаргивая слезы.
– Ты ведь здесь одна-а-а? – протяжно спросил он, и от абсурдности этого вопроса ей стало жутко. Он и говорил не так, как раньше, а низким, будто заторможенным голосом, как если бы магнитофонную пленку, на которой его голос был записан, пустили в два раза медленнее.
– Одна. – Алька всхлипнула.
– А сейчас и я пришел…
– А сейчас и ты пришел, – послушно повторила она, повинуясь голосу интуиции.
– И что мы с тобой будем делать, а? Говори! – вдруг рявкнул он, и фонарь дрогнул и качнулся в его руке.
– То, что ты скажешь! – торопливым дрожащим голосом заверила его Алька, ощущая, что она снова перестала понимать этого
Но псих не рассердился. Кажется, он даже остался удовлетворен ее ответом.
– Пра-а-авильно… То, что я скажу. Ты только обманывать меня не пытайся, и все будет нормально.
«Я не буду тебя обманывать. Я буду искренней, честной… девочкой, которая благодарна тебе за все то хорошее, что ты для нее сделал».
– Я не буду тебя обманывать, – вслух повторила Алька и сама услышала, что голос ее изменился, стал более детским. – Честное слово! Разве я могу?!
– Все вы врете! Лживые стервы!
Он подался вперед к Альке, взмахнул фонарем, и сноп света описал круг по потолку и дощатому полу. Алька слышала его тяжелое дыхание и понимала, что псих снова чем-то взбешен, но не знала, как это изменить. Она попробовала сменить позу – руки затекли, к тому же она замерзла, – но тут же раздался злобный окрик, и Алька замерла на месте. Несколько минут прошло в молчании, во время которого она судорожно соображала, отчего же у него так меняется настроение.
– Может быть, ты выключишь фонарь? – попробовала она робко, опасаясь новой вспышки.
– Зачем это?!
– Мне от него плохо… Пожалуйста! Прошу тебя…
Снова сопение в тишине, затем щелчок – и подвал погрузился в темноту.
– Спасибо, – с искренним облегчением сказала Алька. Теперь, когда она могла ориентироваться на звуки, не отвлекаясь на бьющий по глазам свет, ей действительно стало легче.
Его дыхание, тяжелое, как у больного человека, постепенно стало выравниваться. Спустя некоторое время Алька совсем перестала слышать его и лишь по неуловимым признакам определяла, где именно сидит псих. Когда глаза снова привыкли к темноте, Алька даже смогла различить очертания его фигуры, и она показалась ей огромной, непропорционально большой… Но затем она сообразила, что псих, должно быть, надел шубу, чтобы не замерзнуть в подвале.
– Спасибо тебе за плед, – тотчас сказала она, не успев даже подумать, стоит ли это говорить. – Было очень холодно.
– Пожалуйста, – после короткого молчания ответил сидящий в нескольких шагах человек, и Алька заметила, что голос у него перестал быть заторможенным и протяжным. – Ты любишь жару?
– Нет, – снова повинуясь ведущему ее внутреннему голосу, сказала Алька, и для убедительности даже покачала головой. – Не люблю.
– Тогда мы с тобой сработаемся.
В темноте раздались какие-то кудахчущие звуки. Алька не поверила своим ушам. Он смеется? Чем ей удалось его развеселить? «Сработаемся…»
– Я сделаю все, чтобы ты был мною доволен, – пообещала она, старательно следя за тем, чтобы не перегибать палку в своем энтузиазме. Какая-то часть ее говорила искренне и очень хотела поступать так, чтобы ему угодить.
– Тебе придется постараться.
– Я постараюсь!
– Хорошо…
По его голосу Алька слышала, что теперь он успокоился окончательно.
– Ты только объясни мне, что нужно делать, ладно? – попросила она и прибавила: – Я очень боюсь ошибиться и огорчить тебя.