Дудочка крысолова
Шрифт:
Гитарист выбрался из подвала и отшвырнул в сторону стул, попавшийся на его пути. Рукопись слетела со стола, и нескрепленные последние два листа выпали из папки.
Он выскочил на крыльцо и с торжеством увидел, что крыса сделала ошибку: побежала в сторону леса. Если бы она догадалась обогнуть его дом, то увидела бы улицу, освещенную редкими фонарями. Но она не догадалась. И выбрала самый простой путь, по которому он и сам бегал много раз – а потому знал его куда лучше, чем крыса. «Умница», – одобрительно усмехнулся
Он помнил наизусть почти каждую фразу из выпавших двух листов рукописи, а особенно хорошо – заключительные абзацы. Слова бились в его голове и сталкивались, словно мячи, пока он мчался вслед за женщиной, чьи светлые волосы мелькали впереди.
«Проснувшись, он не сразу понял, где находится. Кострища рядом не было, но, повернувшись, Крысолов увидел его с другой стороны ствола. Видать, во сне ворочался так, что перекатился за сосну, подумал он, и тут же осознал, что не так с окружающим миром.
Солнце стояло над деревьями.
Да, солнце стояло над деревьями, оно уже успело высушить и росу, и капли дождя на еловых ветках… Ясный погожий день пел птичьими голосами в вересковых холмах, стрекотал, жужжал, звенел и щелкал.
Только одних звуков не хватало в этом дне – голосов детей, что давно уже должны были проснуться.
Крысолов вскочил и покачнулся: ноги плохо держали его, и голова гудела, как будто он перебрал молодого вина.
«Дети! Где дети?!»
Пошатываясь, он добрел до пещеры и, наклонившись, заглянул внутрь.
Ни детей, ни мешка.
Крысолов издал глухое рычание и побежал по тропе, нюхая воздух, словно дикий зверь. За поворотом его глазам открылась поляна, вся в лиловых катышках вереска, и на краю ее он увидел Лизетту, а в нескольких шагах от нее – свой мешок.
Она обернулась к нему, когда он был уже совсем близко, и на лице ее отразилась тревога – но не страх.
– Где они?! – взревел он, схватив ее за плечи и тряхнув так, что плохо завязанный чепец слетел с ее головы. – Где?!
Женщина отчаянно замотала головой, и в глазах ее появился испуг.
– Говори!
Он еще на что-то надеялся. Быть может, она перевела их в другую пещеру или вывела на воздух и отправила пастись на соседнюю поляну, словно молодых барашков…
– Где?!
– Я… Я их отпустила!
– Что?!
От его крика она зажмурилась и заткнула ладонями уши, но он дернул ее руки в стороны и заорал прямо ей в лицо:
– Когда?! Когда ты сделала это, отвечай?!
У нее подкосились ноги, и она упала бы, если бы он не держал ее за запястья.
– Давно… – одними губами произнесла Лизетта, побледнев. – Ты очень долго спал… Я…
Взгляд ее предательски метнулся к мешку за его спиной, и Крысолов понял.
– Ты подсыпала мне яд… – с недоверчивым изумлением протянул он. – Ах ты гнусная крыса!
– Нет! Не яд! Не яд! Снотворное! Ты сам сказал, что в небольшой дозе он подействует как снотворное! Я не хотела… Не хотела тебя отравить! Я лишь хотела, чтобы
Она залилась слезами, и Крысолов оттолкнул ее. Женщина, рыдая, упала на траву и не сделала даже попытки встать или убежать от него. Он тупо смотрел на нее, пока эта мысль не проникла окончательно в его сознание: «Дети вернулись в город». Да, дети вернулись в город… Он представил, как визгливо хохочет бургомистр, как пренебрежительно ухмыляется чернобородый, как трясется всей тушей жирный епископ, как весь Хамельн заходится от смеха, потому что в конце концов ОНИ ВСЕ ЖЕ ОДУРАЧИЛИ ЕГО!
И она тоже. Она его предала.
Он почувствовал себя не просто дураком – ничтожеством! Он, никогда не доверявший ни одной бабе, доверился этой, принял из ее рук питье, и хорошо, что остался жив. Он, знавший, на что они способны, оставил ее не связанной, и она воспользовалась этим. Он, всю жизнь державшийся от них подальше, разрешил ей приблизиться к нему – и чего скрывать, сам этого хотел! – и потерял последнюю надежду на то, чтобы получить свои деньги. Черт с ними, с деньгами, пусть они провалятся в преисподнюю вместе с ратушей! – он потерял куда больше! Он проиграл этому городу, и решающий удар нанес ему не изворотливый бургомистр, не лживый Курц, не скаредный епископ, а женщина.
– Мне надо тебя убить.
Она подняла на него заплаканные глаза, и он осознал, что произнес это вслух. Лизетта перестала всхлипывать и поднялась.
– За что? – шмыгнув носом, спросила она.
– Ты меня предала.
– Я тебя спасла!
– Спасла?!
Крысолов не думал, что может удивиться еще чему-нибудь, но этой женщине удалось поразить его. От изумления он на секунду потерял дар речи и молча смотрел на нее.
– Я тебя спасла! – настаивала Лизетта, вытирая слезы с мокрого лица. – Так нельзя было поступать! Хамельн не простил бы тебе похищения детей! Они бы нашли тебя и убили!
– Чертова дура! Скорее я усыпил бы всех детей, включая племянницу твоего мужа!
– И погубил бы свою душу!
– Да тебе-то что до моей души?! Чтоб ты провалилась, крысиное отродье!
– Если бы ты их убил, ты был бы проклят на земле и на небе! Смертоубийство невинных – страшный грех! Но ты бы не сделал этого, я знаю…
– А раз ты знаешь, – заорал он так, что эхо отозвалось в холмах, – так какого дьявола ты их отпустила?! А?!
– Я же сказала тебе! Я не хотела, чтобы тебя убили! Я пыталась позаботиться о тебе!
– Позаботиться?!
Он занес руку, чтобы отвесить ей пощечину, но Лизетта не сделала даже попытки защититься.
– Ты можешь ударить меня, если хочешь, – побледнев, проговорила она. – Людвиг часто делает это.
Ее слова подействовали на него как ковш холодной воды, выплеснутой в лицо. «Людвиг!» Нет, он не Людвиг. Крысолов опустил руку, повернулся к Лизетте спиной и подошел к мешку, наклонился над ним. Ушастый сидел в своей коробке и выжидающе уставился на хозяина, подняв к нему умную морду, когда Вихарт приоткрыл крышку.