Дуэт с Герцогом Сиреной
Шрифт:
Я киваю с улыбкой. Илрит выглядит очень гордым, и это только заставляет меня улыбаться еще шире.
— Корабль, хотя и тяжелый, в воде гораздо легче. Это называется плавучестью. — Я еще немного рассказываю о механике кораблей, о том, как работают паруса и такелаж. Несмотря на то, что я использую технические термины, которые, я уверена, утомили бы большинство людей, он цепляется за каждое мое слово. Когда я закончила, то сказала: — Я представляю, что в наших мирах есть много вещей, которые нам кажутся очевидными, пока мы не встретимся взглядом с кем-то незнакомым.
— Может быть, ты хочешь о чем-то попросить меня? — предлагает он.
Я задумываюсь. В мире
— Ненавидят ли сирены людей?
— Почему ты об этом спрашиваешь? — Он выглядит удивленным. — Разве я когда-нибудь…
— Ни ты, ни большая часть твоего герцогства, правда… — Я отдаю должное его людям. — Но здесь я чувствую себя как зверь в клетке. Выведенным на волю ради чужих фантазий.
— Людей не видно в Мидскейпе, кроме человеческой королевы… и некоторые сирены винят их в гибели Леди Леллии.
— Почему?
Илрит смотрит в Бездну, размышляя. Когда он заговорил, его взгляд остановился на корнях Дерева Жизни.
— Вскоре после создания людей Леди Леллиа перестала ходить среди нас. Некоторые говорят, что это был стыд за отсутствие у них магии. Когда был создан Фэйд и люди разделились, ее песня больше не звучала.
— Но разве Фэйд не был создан для защиты людей?
— Так и было.
— Тогда зачем винить людей?
Илрит печально покачал головой.
— Когда люди ранены, они ищут, что или кого можно обвинить. Люди не могли защитить себя, поэтому они стали легкой мишенью для гнева многих. — Он переводит взгляд на меня. — Но я думаю, что большинство сирен сегодня не испытывают к людям никаких чувств, кроме легкого восхищения.
Я киваю.
— Хорошо, тогда твоя очередь.
Мы разговариваем снова и снова в течение нескольких часов. Я узнаю о его любимом воспоминании, когда он рос вместе с Лючией и Фенни — о ловле ламинарии с помощью игровых копий. Я узнаю о выступлениях сирен на Йоль, чтобы встретить Новый год. Я рассказываю ему о своем детстве. Об огромных и таинственных местах, которые я видел, плавая за Кевханом Эпплгейтом, предпочитая с нежностью говорить о том, каким я помню его при жизни, а не таким, каким я видела его в последний раз после смерти. О том, как я была лучшей из лучших среди моряков — благодаря магии Илрита.
Я тоскливо вздыхаю, вспоминая свои ранние дни среди волн. В голове проносится шальная мысль о тех временах: В те ранние дни я почувствовала, что по-настоящему свободна от Чарльза. Хотя он по-прежнему владел моей душой, а на бумаге — моим именем. Мне казалось, что я могу заплыть достаточно далеко и убежать от него.
— Кто это был? — мягко, нежно спрашивает Илрит.
— Кто? — Я смотрю на него, и сердце мое замирает. Мои размышления ушли от меня, мысли блуждали, не давая мне покоя. Не говори этого. Пожалуйста, не говори. Я не могу остановить себя, сжимая ожерелье из ракушек, надеясь, что я ошибаюсь. Что оно защитило меня даже от самых сокровенных мыслей. Это бесполезно.
— Чарльз.
Глава 29
— Мне будет трудно рассказать тебе о нем, — мягко говорю я, оправившись от шока, вызванного тем, что он прямо спросил о Чарльзе. Я так старалась вычеркнуть его из своей истории, но он продолжает преследовать меня… даже если я не совсем
Как я могу внятно рассказать Илриту о том, кем был для меня Чарльз? Сейчас я знаю только общие черты. Но как я могу передать их, чтобы Илрит не потерял веру в меня? У нас ушли месяцы на то, чтобы построить этот фундамент доверия. Одна только мысль о том, что я могу его потерять, превращает мои внутренности в свинец. Я размышляю над своими следующими словами.
— Ты можешь не говорить мне, если не хочешь, — мягко напоминает мне Илрит.
Я пожимаю плечами, отводя взгляд. По сравнению с его ласковым и в то же время пронзительным взглядом, Бездна — желанная альтернатива.
— Все… все в порядке. Мы ведь честны друг с другом, не так ли?
— Да. Но это не значит, что ты должна делиться тем, что, возможно, не хотела бы рассказывать.
— Перестань говорить мне, или я не буду. — Я смеюсь, хотя это безрадостный звук. — Я действительно не говорила о нем с достаточным количеством людей. — Если я что-то и поняла, вернувшись к Денноу, так это то, что мне следовало бы говорить больше, со всеми, в течение долгого времени. На меня можно одновременно и положиться, и положиться на других. — Кроме того, какая разница, знаешь ли ты? Я все равно скоро уйду.
— Не стоит так говорить. — Хвост Илрита слегка подергивается. Это единственное движение на его теле, но оно выдает волнение и тревогу. Крошечные плавники по бокам хвоста несколько раз вздрагивают. Все эти мелочи, связанные с сиренами и их манерами, с ним самим, я еще только изучаю. Скорее всего, у меня никогда не будет возможности изучить каждое движение и каждый индикатор так, как я хотел бы узнать его. Мои плечи становятся еще тяжелее.
— Это правда, не так ли? — Я пытаюсь пожать плечами, пытаясь отнестись к этому легко. Я знаю, как продолжать жить дальше, когда мир становится жестким. Скрывать свою боль не только от окружающих, но и от самого себя.
— Тяжело, когда тебе напоминают об этом… — Он замолчал, потом поспешно добавил: — И это я говорю от себя лично. Я не могу представить, каково это для тебя.
— Со мной все будет хорошо.
Илрит смотрит на меня скептически, но не возражает.
— В любом случае, когда я сказала, что будет трудно рассказать о нем, я имела в виду не только эмоции. Это будет трудно, потому что я, похоже, сначала искоренила воспоминания о нем.
Его скептицизм сменяется удивлением. Илрит нахмуривает брови, и в его глазах вспыхивает ярость. Его слова приобретают защитный оттенок.
— Что он сделал такого, что заставило тебя выбрать его в качестве мишени для полного уничтожения из своих воспоминаний?
— Я не думаю, что смогу рассказать вам больше, — повторяю я. Бездна так же темна, как и пустоты в моем сознании. Но я расскажу тебе то, что знаю, то, что еще могу собрать воедино…
— Я выросла на окраине небольшого городка. Мои отец и мать работали — как могли. Но им было трудно удержаться на какой-либо постоянной работе. Отцу — потому что он получил травму, из-за которой ему было трудно заниматься ручным трудом, которого в нашей местности было предостаточно, а для работы секретарем в местном дворянском купечестве у него не хватало книжных навыков… А матери — потому что оставаться надолго на одном месте было просто не в ее крови. Но они работали… — Я поэтично рассказываю о своем детстве. О долгих днях, проведенных у ручья, протекавшего рядом с городом, за ловлей жуков с Эмили. О холодных ночах, которые я не так уж и ненавидел, как мне казалось впоследствии, потому что это означало, что мы все прижимались друг к другу.