Дуга большого круга
Шрифт:
— Украли? — неожиданно для самого себя грубо спросил Роман.
Глаза у Верескова потрезвели. Он зорко посмотрел на Романа.
— Не надо так, Роман Николаевич. Слишком резко. Не употребляйте громких и обидных выражений. Я достал продукты.
— Где?
— Задаете вопросы таким тоном, как на допросе. Гость называется! Достал, и все. На этом закончим. А уж если вы такой принципиальный, не ели бы сало с хлебом. Вы, надо сказать, поднавалились на закуску, бог свидетель! На полный желудок принципиальничать, конечно, легче.
Сергеев с трудом
Роман принялся натягивать полушубок.
Вересков спросил:
— Консервы, значит, не хотите брать? Напрасно. Я вам от души… Ладно, мне больше останется, — и, видя, что Роман не отвечает, вдруг закричал, дернув себя за ворот свитера: — Да знайте вы, что продукты я выменял. Понимаете? Вы-ме-нял. На свои личные вещи. Костюмы, ботинки, часы.
— Тот украл, а вы у него выменяли? Часы, кстати, у вас на руке.
— Уж где он взял, извините, не знаю и знать не хочу. В теперешнее время неважно знать, где взял. А часов у меня было две пары.
— Именно в теперешнее время это важно знать. Прощайте. Благодарю за угощение. Извините, что много съел.
Роман уже хотел выйти, но Вересков преградил ему дорогу.
— Не будем ссориться, Роман Николаевич, — не то просительно, не то с угрозой проговорил он. — Прошу не забывать, что вы были моим гостем и участником пира. Не надо болтать лишнего.
— Буду болтать, — злорадно сказал Роман. — Буду. Сволочь вы, оказывается, Вересков.
Роман, покачиваясь, пошел по коридору. Шумел генератор, и он уже не слышал, что говорил ему идущий позади Вересков. Роман знал, что больше сюда не придет, как бы холодно ему ни было. Он спустился на тропинку, оглядел белый стационар и зашагал к своему маленькому, замерзшему «Айвару». На душе было муторно.
Роман пошел на Мойку. Хотелось посмотреть на жену, услышать ее голос. Может быть, застанет ее дома. По субботам чаще всего давали увольнительные. В проходной главных ворот порта девушка-охранница притоптывала подшитыми валенками. Она внимательно читала пропуск Романа, вглядывалась ему в лицо, сверяла фотокарточку. У здания, где помещалось пароходство, снарядом отбило угол. Через разрушенную стену виднелись внутренности комнат. Висели искореженные балки, оборванные обои, пласты штукатурки с дранкой. Ветер поднимал в воздух оставленные бумаги, и они кружились в опустелых комнатах, иногда вылетая на улицу.
Роман шел долго. Останавливался, отдыхал. Дом, где жили Сергеевы, опустел. Одни воевали, другие эвакуировались. В комнате стояла стужа. Вали опять не было. На столе лежали завернутые в газету несколько сухарей, кусочки сахара, кулечек с ячневой крупой, махорка. Валя получала военный паек. Ей жилось сытнее, чем Роману. Он сел у стола, принялся машинально жевать ячневую крупу, ощущая во рту вкус затхлой мешковины. Думал о том, что напрасно проделал такой длинный путь. Валю он сегодня не увидит, и брак у них какой-то не
Обратно идти было труднее. Теперь он не ожидал никакой встречи.
Роман решил поехать за город. Мысль о картошке не давала ему покоя. Рассказ стармеха о его поездке не выходил из головы. Картошка!
Он собрал ненужную одежду и обувь. Узнав, что Сергеев собирается ехать, капитан Зарубин попросил взять с собою сына. Сам Зарубин ехать не мог. Сильно опухли ноги. Роман колебался. Мальчишка был обузой. Но больному товарищу отказывать не хотелось.
На Финляндский вокзал Сергеев пришел к условленному сроку.
Мальчик уже ждал его. Худой, большеглазый подросток с тощим рюкзаком за плечами.
— Вячеслав, — представился он, протягивая синеватую, как куриная лапка, руку. Глаза у него были усталые и грустные, Роман разыскал эвакопункт и штурмана с «Пятилетки».
— Видите, что делается? — сказал он, показывая на толпу, осаждавшую начальника пункта. — Вам куда? Ну, понятно. Пойдемте.
Через служебный выход вывел их на перрон к стоящему там поезду. В переполненном людьми вагоне дышалось трудно. Они остались в тамбуре. Скоро паровоз загудел. Поезд тронулся. Ехали молча. Мальчик попался неразговорчивый. Часа через два вышли на маленькой станции.
— Пойдем, — сказал Роман. — Это здесь.
До деревни они добрались быстро, но когда вышли на главную улицу, у Романа упало сердце. Дома неприветливо смотрели заколоченными окнами. Нигде ни дымка, ни живой души.
— Кажется, напрасно мы с тобой сюда… — сказал Роман и тут же увидел женщину в черном городском пальто, закутанную в платок. Она вышла из-за угла.
— Эй, гражданочка, погоди минутку, — обрадовавшись, закричал Роман.
Женщина оглянулась, остановилась.
— Скажите, здесь вообще живут люди? — спросил Роман. — А то, похоже, все дома нежилые.
— Живут. Мало, — коротко ответила женщина.
— Говорили, здесь можно вещи на картошку обменять. Можно?
Женщина отрицательно покачала головой.
— Нет. Тут Прохоровы уезжали, так кое-что из одежды наменяли, а так — нет. Пойдемте ко мне, кипятком хоть вас напою. Закоченели, поди? Ваш? — она посмотрела на мальчишку.
— Приятеля. Тоже за картошкой.
Они вошли в дом. Пахнуло кислым овечьим запахом.
— Посидите, я быстренько.
Хозяйка ушла, и Вячеслав спросил:
— Роман Николаевич, значит, без картошки будем?
— Наверное, брат. Что же поделаешь? Обидно, конечно, в такую даль тащились.
Женщина вернулась с миской и чайником. В миске лежали четыре картофелины.
— Вот, кушайте, пейте. Только сахара нет.
Вячеслав осторожно взял холодную картофелину, разломил надвое и, как была в кожуре, принялся жадно есть. Женщина печально стояла в углу, наблюдая, как они едят.