Духъ и Мечъ – Воичи Сила

Серебрякова Елена

– Поделить мясо на две семьи и радоваться, – спокойно ответил Тимоха.

– Я так и предлагал, а Кулиш – давай продадим. Еда у нас в домах имеется, а денег нет. Вот я и повелся. Хотя охота у нас под большим запретом. Выдавали мясо кабанье за телятину. Вышли на торг и скоро до нас докопались.

– Не сразу, – добавил второй, которого звали Аким, – на третий день. А вас за что, вы же не местные?

– Мы из Сурайска. Гороха уродилось в достатке, хотели пару лишних мешков продать. Ближе всего к нам Нагорье, вот мы сюда и двинули, – поведал Тимоха.

– У

бревна остановили, потом заставили пересыпать горох, сказали, что от нас были такие же торговцы зерном, на самом деле злодеи, но от нас сюда никто не ездил, – свое слово сказал Герасим.

– Еще сказали, что вместо зерна порох нашли. Хотели взорвать княжьи палаты.

– Не порох они везли, – полушепотом пролепетал Кулиш, – писотоли приперли.

– Что такое писотоль? – удивились и Тимоха, и Герасим.

– Сказывали будто труба с присадкой, плюется дымом, огнем и свинцом. Свинец убивает, – пояснил Кулиш.

– Чего вы тут такие древние? – удивился Герасим. – штука называется пистоль или огнестрел. Типа пушки, токмо очень малая. В толк не возьму, как пистолем можно взорвать палаты князя.

– Мы что ли тебе о том сказывали? – обиделся Аким.

Серчанье друг на друга длилось недолго, деваться все одно некуда, не уйти, не убежать, а время коротать надобно.

Перетерли все, что можно и нельзя. До ареста Аким и Кулиш жизнью своей были довольны. Так повелось, что занимайся хозяйством или ремеслом, только плати налог вовремя и полной. Хочешь натурой, хочешь деньгами. Учет строгий ведется. За неуплату можешь угодить в холопы, тогда прощай вольная жизнь и назад хода нет.

– За ваше деяние можно в холопы угодить? – спросил Тимоха.

– Скорее штраф наложат, а могут на работы посылать.

– В поле или на строительство? – спросил Тимоха.

– Куда пошлют, туда пошлют, сами виноваты, – определил Аким.

– На работах таких можно все здоровье потерять, – добавил Кулиш и горестно вздохнул.

Волей-неволей вышли на разговор про Федора-колесника. Повозмущались, пожалели парня, а Кулиш заметил, что их литова вообще не достает. Вроде как слыхивали про Вильно, но в живую хозяев никто не видывал.

– Защита у нас была надежная, – пояснил Аким, – Великий Новгород стоял над нами. Потом его Москва себе подчинила, и мы остались одни.

– К нам литовы не суются, но платить им приходится. В Сурайске каждый знает, что кабы не литовы, то в каждом доме прибыток был бы лучше, – рассуждал Герасим.

– На Московию вам надобно уходить, – ошарашил всех Кулиш, – мне тут один сказывал по секрету, что Москва очень жалует русских, покровительствует тем, кто переходит под их руку.

Прошла еще седмица и сидеть в остроге стало совсем невмоготу. Первым вызвали Акима, через час его вернули, тот упал на свой кусок соломы и зарыдал. Спросить его Кулиш не успел, вторым потащили на суд его. Тимоха и Герасим молчали, ждали возвращения Кулиша. Тот вернулся тоже не в лучшем состоянии. Только не плакал. Все быстро разъяснилось: и тому и другому назначили не очень большой штраф, во всяком случае он их не испугал.

Расстройство состояло в сроках принудительных работ – по половине года каждому.

– Чего работы так бояться? – удивился Тимоха.

– Кабы ты знал, куда у нас на работы посылают, так не стал бы разглагольствовать.

– А ты расскажи и легче станет.

– В шахту у нас посылают, – буркнул Аким.

– Что такое шахта? – переспросил Тимоха.

Снова повисла тишина. Глубокой ночью Аким подполз к Тимохе и Герасиму и полушепотом начал сказ про шахту в Нагорье.

– Тебя сажают в корзину и опускают вниз на неимоверную глубину. Там почти в полной темноте отколупываешь киркой куски камней. На четвереньках тащишь волокушу и грузишь добытые камни в корзину. Ее подымают наверх и так весь день. А для нас в течение полугода. Дышать под землей нечем, на поверхности еда скудная, люди мрут будто мухи.

Подполз Кулиш и полушепотом добавил:

– Слышал разговор про вас сурайских, ждут, когда вас хватятся. Ежели до зимы все будет тихо, тоже отправят в шахту, но уже насовсем.

Началось большое ожидание. Аким и Кулиш не находили ни в чем успокоения. Один мерил шаги из угла в угол, другой бился в истерике, рыдал, стонал, проклинал свою дурную голову. Тимоха и Герасим, не сговариваясь, стали отвлекать сокамерников всякой ерундой. То просят подсобить бочку с водой передвинуть, то перестелить солому. Разговор пытались навязать.

– Как же ваш воевода догадался, что те с зерном притащили огнестрелы? – вопрос задал Герасим.

Первым отозвался Кулиш:

– Они нашли себе приют. Сговорились с Грихой Косым насчет его сарая. В нем и обосновались.

– Чего тут странного? Приехали торговать, а ночевки нету? – продолжал Герасим.

– А то, что стали на ярмарке свои мешки впаривать сразу за малую деньгу. Даже глупый купец так никогда в жизни не сделает. В договор с ними вступил наш мельник Севастьян, – продолжал Аким.

– А Севастьян побег к воеводе, думал зерно ему отравленное предлагают, больно деньги малые, – продолжил Кулиш.

– И чего? – спросил Тимоха.

– Воевода первым делом к Грихе, дескать покажи места, где купцы живут.

– А купцы в то время где были? – не унимался Тимоха.

– Повадились они в детинец ходить. До их приезда у нас все открыто было, сам князь без сопровода на ярмарку заходил.

– Ну, пришел воевода в сарай и что? – не успокаивался Тимоха.

– Чего, чего, огнестрелы нашел под лежбищем пришлых. Их сразу на дыбу, они во всем признались.

– Там и не такое споешь, – бросил Аким.

– Что с ними сделали? Тоже в шахту отправили? – вопрос задал Герасим.

– Сказывали будто головы отрубили, а там кто его знает? Может и в шахту, – со знанием дела заявил Кулиш.

Разговор на том и оборвался, вошел тюремщик и велел Акиму и Кулишу идти за ним. Бедолаги обнялись с сокамерниками и уныло пошли к выходу, не забыв при этом, попросить за все прощения.

Прошло достаточно времени прежде, чем Герасим спросил Тимоху о его намерениях.