Думай, что говоришь

Байтов Николай Владимирович

— Ну, было. Газеты писали в том месяце. А при чём тут ты?.. Или он меня искал?

Я начал вкратце пересказывать разговор, стараясь, чтобы Сэму не слишком много было платить за телефон. Я ломал голову, как половчей обойти вопрос со стихами, но Сэм, не дослушав, расхохотался:

— Вот это да! Первый раз слышу подобную историю! Ну и тип!.. Да он тебя просто на пушку брал!.. А я и подумать не мог, что ты там за десять лет так одичал! Мхом оброс, старина! Тебе каждый может любой лапши на уши понавесить!..Таких фильмов, чтоб ты знал, в принципе быть не может. Они слишком сложные… Я не специалист, но всё-таки имею представление. Лет через сто, может быть, компьютеры и достигнут такого уровня. А скорей всего вообще не достигнут: там обнаружатся какие-нибудь концептуальные трудности с психологией, со свободой воли — с чем-нибудь таким… Ладно, дед, не бери этого в голову. Твоя жизнь должна быть свободна от всей этой дребедени, в

которой мы копаемся… Вот только непонятно, зачем он в действительности приезжал. Меня это теперь будет беспокоить. Что он пытался разнюхать?.. Больше никого не пускай без документов — слышишь? Если скажут: из полиции… А гостей я не буду присылать в течение месяца. Так что если кто-то даже с паролем… — ты понял?.. И сразу мне звони. Потом пароль мы заменим…

Я слушал инструкции Сэма и горевал: «Ой-ой-ой, Господи, как мне стыдно, что я купился: прочитал этому Бобу стихотворение, как дурак!.. Он теперь будет всем рассказывать и смеяться: как я бегал в лес сочинять…»

Вдруг мой взгляд упал на книжку, которую он показывал, и я даже вздрогнул… В чём дело? Он забыл её?.. Нет, он ведь сказал, что это образ, а настоящая осталась там, он её возьмёт, когда выйдет из кабины… Тьфу, глупость какая! Почему ж тогда он не оставил ружьё и лыжи? — Нет, книжку он забыл нарочно: чтобы она дразнила меня! Нет уж, дудки — не буду я вечно рассматривать эту фальшивку и ломать над ней голову!

Я швырнул её в камин.

«Вот если он сейчас вспомнит и вернётся за ней — то-то будет смеху!»

Траектория «лётчики»

Весна 1918 года. Революционные вихри разжигают пламя восстания, и клубится над землёй Русской угарный дым борьбы восставшего пролетариата с буржуазным миром — не на жизнь, а на смерть. Бурлит и клокочет Москва. В этом красном центре лихорадочно куётся воля народная, и здесь впервые были брошены грозные лозунги — победить или умереть. И как из встревоженного муравейника бежали в те весенние дни из Москвы все отпрыски буржуазии, интеллигенции и офицерства, которые отлично понимали, что им не по пути с революционным энтузиазмом, что идеалы социализма слишком им чужды и ненавистны.

Особенно сильная тяга во все концы мира наблюдалась среди офицерства, которому так невыносимо было расстаться со своими привилегиями, погонами и властью. Вслед за армейским офицерством потянулись, понятно, и лётчики бывшей царской армии.

Между тем события на революционных фронтах развивались молниеносно. В неимоверно трудных условиях стали зарождаться первые отряды Красной Армии, а с ней нечеловеческими усилиями революционные верхи уцелевшего Воздухфлота стали восстанавливать его боевую мощь. Лётчикам, находившимся на территории Советской власти, надо было решить быстро и твёрдо: идти ли за народ или против него? Лучшие летуны старорежимной авиации (Казаков, Модрах, Свешников, Шебалин и др.) решили этот вопрос коротко и быстро — тайком, со всеми хитростями стали они пробираться на север, где к этому времени англичане высадили десант и совместно с русским офицерством образовали Мурманский плацдарм. Рискуя быть схваченными в дороге, терпя лишения и голод, они, вырвавшись из «красного ада», упорно стремились к «культурным европейцам», где ожидали торжественной встречи и где, несомненно, им казалось, они будут играть в авиации доминирующую роль. Но горькие разочарования ждали гордых патриотов и защитников посрамлённого «государства Российского». Англичане приняли их крайне холодно, наградили чинами рядовых, назначили им половинный паёк (в сравнении с английскими лётчиками) и только самых лучших произвели в лейтенантов английской службы. Тяжёлая судьба выпала на их долю: англичане третировали их со свойством привыкших понукать рабами господ, заставляли летать при таких тяжёлых атмосферных условиях, что лётчики бесславно гибли, не справившись со снежной бурей (5 марта 19-го года Кропинов и Смирнов), — однако же их смерть не остановила английских командиров: они заставили вылететь в тот же день других русских, в то время как английские лётчики спокойно тянули своё виски и окутывались ароматным дымом сигар…

Бесславно гибли один за другим лучшие русские лётчики, и их молодые загубленные жизни нисколько не повлияли на общий успех «союзников» на Севере: по настоянию великобританской рабочей партии англичане спешно эвакуировали Северную область. Тяжёлым кошмаром веет от воспоминаний очевидцев трагедии русских лётчиков на Севере, которые из-за своей политической близорукости столь бесславно погибли за несбыточные идеи — раздавить власть Советов и закабалить надолго Россию, эту должницу по отношению к «храбрым и добрым союзникам войны 14–18 гг.». И вот ради счастья и благополучия этих «добрых союзников» где-то в березняке, в снегах далёкого Севера стоят молчаливые кресты из скрещенных винтов, а на них скромные дощечки: Казаков, Свешников, Кравец, Кропинов…

Ещё

в середине 18-го года многие колеблющиеся лётчики кончили в конце концов колебаться и стали перелетать в стан белых — к чехо-словакам и к Колчаку. Изменнически бежавший от нас Борейко стал во главе колчаковской авиации. Но и здесь «перелётчиков» из красного лагеря встретили сильные разочарования: интриги, борьба за власть (лагерь Борейко и Бойно-Родзевича), пренебрежительное отношение командования к лётному составу, который голодал, по месяцам не получал содержания, — всё это сильно подрывало дух колчаковских лётчиков, летавших к тому же на устаревших самолётах, французских и американских. Лучшим показателем морального состояния этих лётчиков может служить пример Смольянинова, реакционность которого сказалась ещё в те дни, когда он самовольно улетел с Рум-фронта в Салоники, дабы не участвовать в «позоре русского народа». И вот этот Смольянинов, попавший к Колчаку, собирался определённо перелететь к нам, не будучи в состоянии больше переносить отношения командования к лётчикам. Только трагическая гибель помешала ему осуществить это намерение, а то бы он… (во время полёта он сгорел в воздухе…)

Неподдельным ужасом веет от воспоминаний русских лётчиков, бывших в рядах войска Уральского. Там организация авиации была поручена полк. Юнгмейстеру. Он составил авиаотряд из старых «ньюпоров» и «фарманов» 30 и 20. В самых тяжёлых условиях пришлось этому горемычному отряду работать на Уральском фронте: громадные переходы по 300–400 вёрст без транспорта, при ужасных условиях погоды; недостаток технического имущества и специалистов; эпидемии; отсутствие нормального питания и снабжения. Разрушаемая сыпняком армия под натиском Красных войск через безводную Закаспийскую степь двинулась к форту Александровску. Благоразумная часть лётчиков, увидя полную бесцельность дальнейшей борьбы, перелетела к нам (Железнов, Артамонов и др.), остальные же частью отправились в Таганрог, к единственно оставшемуся ещё защитнику белых — Деникину, а группа — Юнгмейстер, Аракелов, Чугунков — с остатками отряда, нагрузив несколько подвод, двинулась пешком в степи. Непередаваемые лишения пришлось перенести этой кучке безумцев за время их полуторамесячного странствования. Достаточно сказать, что из 14-тысячной армии до форта Александровска дошло лишь 3000, из которых одной трети пришлось ампутировать конечности…

В немного лучших условиях находились лётчики деникинской армии. Эта армия обладала, пожалуй, наилучшей организацией из всех белых армий, лучше всего снабжалась щедрыми «союзниками», и в её рядах находилось больше всего старого офицерства, а следовательно, и старых, дореволюционных лётчиков. Полевое управление авиации при ставке Деникина, возглавляемое генмайором Кравцевичем, прикладывало немало забот к восстановлению боеспособности «русской» авиации и к улучшению условий существования лётного состава. В результате всех этих забот медленно и с трудом было сколочено 7–8 авиаотрядов, снабжённых самыми разнообразными самолётами (от «декана» до «спадов» 220 сил) и укомплектованных преимущественно старыми, вылетавшимися уже лётчиками. Будучи поставленными в сравнительно хорошие материальные условия, лётчики деникинской армии не могли зато похвастать большим моральным подъёмом и удалью: за всё время трудно вспомнить какие-либо выдающиеся эпизоды их деятельности.

И вот — после Колчака — непреодолимой силой ринулась на войска Деникина Красармия и отбросила их к морю — смяла, раздавила, и от Деникина осталось одно кровавое воспоминание. А лётчики его? — Те продолжали свои привычные мытарства. Скоро представился опять удобный случай «послужить верой и правдой родине»: на развалинах армии Деникина — Врангель. Под его гостеприимство в Крым сбежалось (частью из-под палки) всё офицерство. И вот эти несколько тысяч безумцев, которые уже давно сами себя обрекли на бесславную гибель, решили покончить с Советской властью… Во главе врангелевской авиации стоял генмайор Ткачёв, в подчинении коего было несколько авиаотрядов, составлявших на фронте всего 40–50 боевых самолётов.

Среди лётчиков можно было встретить старые и знакомые имена (Антонов, Гартман, Лойко, Янченко, Шебалин и др.). Надо отдать справедливость, что в первый период борьбы (январь-март) белая авиация превосходила нашу как в численном, так и в техническом отношениях, что позволяло врангелевским лётчикам действовать довольно смело и безнаказанно. Но впоследствии, когда наши авиасредства значительно усилились, активная работа врангелевцев в воздухе стала постепенно падать и в августе-сентябре даже затихла совершенно. Ткачёв и Врангель искусственно поддерживали в своих лётчиках воинственный дух, осыпая их многочисленными благодарственными приказами и побрякушками и рекламируя их работу всеми возможными средствами. Однако должных результатов этими приёмами достигнуто не было, т. к. уже начиная с осени лётчики особой ретивости не проявляли. В их ряды, несомненно, как и во всю армию, закралась апатия…