Думают…

Лодж Дэвид

— Каких действий?

— Драться, есть, убегать и… спариваться.

— О… — Хелен смеется.

— Но большие размеры человеческого мозга не соответствуют нашим эволюционным преимуществам перед другими видами. Я называю это «свободным пространством». Первобытному человеку достался сверхсовременный компьютер, с помощью которого он решал простейшие задачи. Рано или поздно он начинает играть с ним и обнаруживает, что тот способен на большее. Подобную операцию мы проделали со своим мозгом. Мы создали язык. Стали размышлять о смысле собственного существования. Мы осознали себя как существо, наделенное прошлым и будущим, индивидуальной и коллективной историей. У нас появилась культура: религия, литература, искусство, закон… наука. Но самосознание обладает

одним недостатком. Мы знаем о том, что умрем. Представьте себе, какой страшный шок пережил неандерталец или кроманьонец, когда вдруг понял, что в один прекрасный день он превратится в кусок мяса. Львы и тигры об этом не знают, макаки тоже. А мы знаем.

— Слоны тоже должны об этом знать. У них есть свои кладбища.

— Я думаю, это миф, — говорит Ральф. — Человек разумный — единственный вид в истории эволюции, осознающий то, что он смертен. Как же он, по-вашему, на это отреагировал? Придумал легенды, объясняющие, как он попал в этот мир и как отсюда уйдет. Изобрел религию, похоронные обряды, мифы о жизни после смерти и бессмертии души. С течением времени эти легенды становились все более изощренными. Но на определенном этапе развития (по эволюционным меркам, совсем недавно) возникла наука, которая поведала свою историю о том, как мы попали в этот мир, и эта история оказалась гораздо правдоподобнее и одержала победу над религией со счетом 6:1. Большинство мыслящих людей уже давно не верят в религию, но по старинке цепляются за некоторые утешительные понятия, например, «душа», «жизнь после смерти» и тому подобное.

— И это вас раздражает? — говорит Хелен. — То, что некоторые люди упорно продолжают верить в «духа в машине» вопреки всем философам и ученым, отрицающим это?

— Я бы не сказал, что это меня «раздражает», — говорит Ральф.

— Нет, раздражает. Такое впечатление, будто вы готовы стереть эту веру с лица земли, подобно инквизитору, стремящемуся покончить с ересью.

— Я просто считаю, что мы не должны путать мечты с реальностью, — говорит Ральф.

— Но вы же соглашаетесь с тем, что у каждого из нас есть свои личные, тайные мысли, известные только нам одним?

— Да.

— Вы допускаете, что даже сейчас мои ощущения от горячей воды и звезд над головой отличаются от ваших?

— Я понимаю, к чему вы клоните, — говорит Ральф. — Вы хотите сказать, что существует нечто, присущее только вам или только мне, — некое переживание, свойственное только мне или вам, которое невозможно объективно описать или объяснить. И его можно назвать нематериальным «я», или душой.

— Полагаю, что так оно есть.

— А я думаю, что это тоже механизм. Виртуальный механизм внутри биологического.

— Получается, что все — механизм?

— Все, что обрабатывает информацию.

— Жуткая идея!

Он пожимает плечами и улыбается:

— Мы — машины, запрограммированные культурой не верить в то, что мы машины.

Кэрри зовет сверху:

— Мессенджер! Вы что, собираетесь просидеть там всю ночь?

— Пора заканчивать, — говорит Хелен.

— Да, пожалуй.

Они выходят из бассейна и поднимаются по лестнице к дому. В том месте, где лампочка на перилах перегорела, Ральф останавливает ее и берет за руку.

— Хелен, — тихо говорит он и целует ее в губы.

Она не сопротивляется.

10

Понедельник, 10 марта. Пыталась читать работы студентов, но не могла сосредоточиться, все время думаю об ЭТОМ ПОЦЕЛУЕ. Он застал меня врасплох, после такой возвышенной интеллектуальной дискуссии, почти что спора… Правда, пару раз я чувствовала, как нога Ральфа касается в воде моей, но считала это случайностью, мне и в голову не могло прийти, что у него какие-то амурные намерения. Разве можно спорить до победного конца и флиртовать одновременно? Конечно, нет. Хотя, когда мы расставались у стоянки в Челтнеме, мне показалось, что он хотел меня поцеловать… после того как мы обменялись противоположными мнениями… Может, его возбуждает, когда женщина

с ним спорит? Я еще могла допустить дружеский поцелуй в щеку, но в губы… Поцелуй не был настойчивым или слишком страстным, но очень чувственным. И я его приняла. По крайней мере — не сопротивлялась. Не закатила ему пощечину, не оттолкнула, не спросила, что это он себе думает. Я вообще ни слова не сказала. Может, даже как-то отреагировала. Но понравилось мне совершенно определенно — у меня все тело зазвенело струной арфы. Мне сейчас влажно — возбуждает одно воспоминание о том мгновении. Господи, неужели один-единственный поцелуй может так подействовать?

Конечно, моя жизнь в последнее время отнюдь не щедра на поцелуи. Помни это, дорогуша, хорошо? Сейчас ты слишком впечатлительна и ранима… А может, просто изголодалась по сексу? Ну да, есть немного, к тому же он — очень привлекательный мужчина, несмотря на его сомнительную мораль и далекие от твоих убеждения. Итак, гордо держи голову и не делай глупостей. Хорошо, не буду.

Но начнем с начала. Вчера я приехала к Мессенджерам на ланч, как мы и договаривались. Их коттедж стоит в живописном пригороде Котсуолда — очаровательном даже в это время года, когда на деревьях не осталось ни листика. Дорога вилась среди лугов и зеленых горбатых холмов, по которым бродили овцы, я ехала мимо деревень, замерших в воскресной тишине, мимо старых церквей, опрятных ферм и уютных домиков под соломенными крышами. В Подковах тоже соломенная крыша, но он больше похож на дом, чем на коттедж, — белый котсуолдский камень, обвитый глицинией, которая в мае, должно быть, покрывается чудесными бледно-розовыми цветами. В доме низкие потолки, деревянные полы, покрытые домоткаными дорожками, и огромный камин в гостиной. Есть, конечно, центральное отопление и другие удобства, но все стилизовано под восемнадцатый век.

Здесь Мессенджеры пару дней в неделю ведут жизнь английских помещиков: Кэрри консервирует фрукты и варит компоты, Эмили катается на пони, которого держит в местной конюшне, а Ральф рубит дрова для камина или устраивает для малышей пешие и велосипедные прогулки. За домом открывается более экзотический вид: балкон, или «палуба», как они его называют, состоящий из двух ярусов — на нижнем расположена ванна из красного дерева с горячей водой. Все это выглядит довольно неестественно: выходишь из дома XVIII века и попадаешь в современную Калифорнию — такое впечатление, будто находишься на съемочной площадке.

После ланча (превосходного ягненка, зажаренного с чесноком и розмарином) мы пошли прогуляться по лужайкам и тропинкам. Я обула «Веллингтоны» (у них есть несколько размеров для гостей, на выбор). Когда ярко-красное зимнее солнце начало садиться, мы надели купальные костюмы, завернулись в полотенца и залезли в горячую ванну. Как здорово сидеть на свежем воздухе, погрузившись по самую шею в бурлящую воду, и смотреть на звезды, загорающиеся на вечернем небе! Вся семья разместилась по кругу.

Недолго думая Ральф уселся на своего любимого конька. Подозреваю, что семье он уже до смерти надоел своими беседами о сознании, но для меня это ново и чрезвычайно интересно. Потом все вернулись в дом, а мы с ним немного задержались и поговорили о существовании (или несуществовании) души. Он — убежденный материалист и готов найти материалистическое объяснение любому необычному явлению… особенно нападал на мою зыбкую веру в трансцендентное — а ведь это все, что у меня теперь осталось… Потом Кэрри позвала нас в дом пить чай, и когда мы поднимались по лестнице, он поцеловал меня.

Я, естественно, не сказала об этом Кэрри. Так что теперь у нас с ним общий секрет. Когда он подавал мне мед и масло за столом, наши взгляды встретились, и между нами повисла тайна — неслышимая и невидимая. Дело не в том, что мы поцеловались, а в том, что скрываем это. Мы не выдали себя: на наших лицах не дрогнул ни один мускул, и наши голоса не изменились… Насколько же люди привыкли к обману — это не составляет для них никакого труда! Неужели мы приобрели это свойство вместе с самосознанием?