Думают…
Шрифт:
К счастью, она задержится по меньшей мере еще на неделю. Папаше Тёрлоу, кажется, полегчало, я думаю, выкарабкается, хотя может остаться инвалидом. Кэрри еще побудет там, присмотрит за отцом и поможет матери. Мне это на руку. Я рад, что старик не умер, иначе Кэрри стала бы бессознательно обвинять меня в его смерти, связывая ее с моими ответами на вопросы Хоуп за ужином, в воскресенье. Я не чувствую за собой никакой вины. Кэрри уехала в Хитроу на следующее утро, в здоровенном «даймлере» с водителем в темном костюме, а сама надела черное короткое пальто, словно на похороны. За завтраком сухо раздала нам практические распоряжения и, прощаясь, подставила мне для поцелуя щеку вместо губ. Хоуп, улавливая наши отрицательные вибрации, тоже казалась грустной, и я ее крепко обнял и попытался развеселить. Она махала мне с заднего сиденья, пока Кэрри не велела ей повернуть голову
Помню, по дороге в университет подумал про себя: теперь, когда Кэрри уехала, у меня есть идеальная возможность для флирта с Хелен Рид, и пожалел, что в прошлый раз повел себя неправильно, слишком рано и слишком грубо закинув удочку… потому она и не попалась на крючок. В Буртоне она была так привлекательна в обтягивающих джинсах, выгодно подчеркивавших ее попку, и в свитере, почти не скрывавшем форму груди. Она слегка поддразнивала меня своими высказываниями об «утиной гонке жизни» и о компьютерах-аутистах (впрочем, про компьютеры она верно подметила, ей это свойственно — бросать мимоходом меткие замечания, может, я использую где-нибудь эту фразу). У компьютеров, как и у аутистов, феноменальная память, но нет здравого смысла и эмоций, они не умеют лгать, не могут отличить правду от вымысла и т. д. Она действительно немного завела меня своими остротами, особенно когда привела ехидный выпад Даггерса в мой адрес: «мастер научной цитаты». При этом пристально смотрела мне в лицо, следя за реакцией, — но не злорадно, а скорее игриво. Наверное, ей очень легко со мной, а мне нравится, когда женщина, с которой я общаюсь, чувствует себя в некоторой опасности.
Так обстояли дела в понедельник утром: кошки не было, а мышку не интересовала моя игра. Придя в офис, я все же позвонил ей под вполне благовидным предлогом — сообщить об отце Кэрри. Она выразила соболезнования и спросила, как я справлюсь с семьей и домом без Кэрри. Я сказал, что горничная Эдна будет работать у нас дополнительные часы, а в холодильнике полно всякой еды. Она предложила зайти как-нибудь и приготовить ужин. Я сразу поймал ее на слове и попросил прийти в пятницу, а потом осторожно предложил пообедать в среду в столовой учительского корпуса. Как ни странно, она сразу же приняла приглашение и даже сказала: «А почему бы нам не сходить в паб? В прошлый раз еда была кошмарной». Я, конечно, согласился, стараясь не показывать, что у меня слюнки потекли от удовольствия.
Моей первой мыслью было заказать столик в «Голове короля» — уютном маленьком пабе недалеко от Подков, куда мы часто ходим по воскресеньям с Кэрри, когда ей лень готовить. Но мне не хотелось идти с Хелен туда, где меня хорошо знают. Поэтому я позвонил в один деревенский паб под названием «Наковальня» (близ Берфорда, там я был только раз, без Кэрри) и заказал столик в баре-ресторане. Насколько помню, этот паб слегка перегружен допотопным сельскохозяйственным инвентарем, которым увешаны все стены, но общее впечатление осталось приятным, к тому же там было не так уж много народу. Он включен в «Путеводитель по хорошим пабам», но найти его очень сложно, так что, полагаю, многие потенциальные посетители, потратив кучу времени на поиски, удовлетворяются своими местными пабами и барами.
Пришлось отменить несколько встреч со студентами — не потому, что я подозревал, чем закончится наше свидание, а потому, что не хотелось портить себе обед и спешить куда-то вечером, тем более что «Наковальня» почти в сорока минутах езды от кампуса. Хелен заикнулась насчет расстояния, но я ответил: надеюсь, сегодня ей не нужно никуда срочно бежать. «Вовсе нет», — сказал она. Тогда я сказал, что у меня вечер свободный. «У меня тоже», — призналась она, и эта банальная фраза вдруг приобрела второй смысл. Почти как в Праге, когда я сказал, что многим хотел бы заняться, а Людмила покраснела. Хелен не покраснела, я — тоже, но минуты две мы помолчали. У нас над головами выросли пузыри из комиксов. В моем было написано: «Неужели мне сегодня повезет? Вдруг она почему-то изменила свое решение?» Что было написано в ее пузыре, я не знал, но решил действовать осторожно: не хотелось спугнуть ее, как в прошлый раз. Поэтому я промолчал, и она сама нарушила тишину: «Какой чудный день! — Она высунулась из окна. — Обожаю весну!» Как неумело она попыталась заполнить паузу! Я мельком взглянул на нее. Красная блузка, шелковый платок на шее, светло-коричневый кардиган и брюки такого же цвета. Золотые серьги и брошь классической формы. Прекрасно выглядела. Она всегда одевается со вкусом, но в этот раз, похоже, приложила особые старания. Хороший знак!
«Наковальня» оказалась точно такой, какой
Я сообщил ей последние новости о состоянии тестя. Она немного рассказала о своих родителях, которые показались мне парочкой старомодных пенсионеров, а потом спросила о моих. Я ответил, что они уже умерли, и она посочувствовала. Мне хотелось поскорее сменить тему, и, к счастью, мгновенно отыскалась другая.
Вчера ночью я пролистал «Глаз бури». Скучноватая история о женщине, которая постепенно впадает в депрессию, а потом выходит из нее, и о том, как это отражается на окружающих: ее муже, детях, родителях и друзьях. Депрессия проходит, когда они с мужем едут в Париж, где когда-то провели свой медовый месяц. Далее следует типичная франкофильская рапсодия о вновь открытых прелестях Парижа — кафе на бульварах, аромате чеснока и выпечки, шелесте автомобильных шин по брусчатке, о книжных лавочках на Левом берегу… и тому подобная дребедень. Но был один интересный эпизод о том, как в героине проснулся утраченный интерес к сексу, который был долгое время подавлен депрессией. Парочка останавливается в хорошем пятизвездочном отеле типа «Ритца». Муж героини, журналист, выходит по своим делам, а Анна (так ее зовут) нечаянно находит в своей шикарной черно-белой спальне загадочные предметы, вероятно, оставленные предыдущими постояльцами: две бархатные черные маски и длинную шелковую веревку. Она вынимает их и с замиранием сердца думает о том, что же с ними сделать. Выбросить? Положить обратно? В конце концов, показывает их мужу. Он смеется и отпускает непристойную шутку, но Анна замечает, что он возбуждается от вида этих штуковин. Перед сном он протягивает ей одну маску и просит надеть. Маска закрывает половину ее лица, и Анна разглядывает себя в зеркале: «Из зеркала сквозь отверстия для глаз на нее смотрела развратная незнакомка», — говорится в тексте. Анна снимает ночную рубашку и принимает различные позы, рассматривая себя в зеркале. Входит муж, тоже в маске, голый и с эрегированным пенисом. Они смотрят друг на друга, «игриво улыбаясь». Анна вынимает веревку из шкафа и, протягивая ему, просит связать ее. Здесь, как назло, глава кончается, но автор дает нам понять, что эти двое устраивают неслыханную оргию, в результате которой Анна становится новым человеком и, наконец, избавляется от своих страхов.
Когда я признался, что прочитал одну из ее книг, она нервно повела головой и сказала, что лучше бы я этого не делал. А потом продолжила:
— С другой стороны, меня удивляет, что ты сделал это только сейчас… Обычно, когда я с кем-нибудь знакомлюсь, у меня сразу же просят что-нибудь почитать, полагая, что я должна быть за это благодарна.
— Я откладывал чтение твоих книг, опасаясь, что они мне не понравятся.
— Что же заставило тебя передумать?
— Похоже, мы знаем друг друга уже достаточно хорошо, и это не повлияет на мое отношение к тебе.
— А что именно ты прочитал?
Я сказал ей, и она спросила, понравилось ли мне.
— Понравилось — не то слово. Если честно, это не мое… Раньше это называли «женской литературой». Хотя сейчас не разрешается так выражаться. Но мне понравилось. Ты хорошо поработала.
— О, благодарю вас, сэр! — сказала она, иронично склонив голову.
— Нет, в самом деле. Хорошо написано, особенно та сцена, в конце, когда они приехали в Париж.
Она смущенно засмеялась:
— Ты имеешь в виду постельную? Она нравится всем, кроме моих родителей.
Я спросил, имела ли сцена под собой реальную основу.
— Мессенджер! Ты меня разочаровываешь. Меня об этом все спрашивают!
Я извинился, чувствуя себя полным идиотом, но меня поразило, что она назвала меня Мессенджером. Не припоминаю, чтобы это случалось раньше. Так меня называют только домашние и самые чопорные коллеги, например, Даггерс. Мне показалось, что мы вышли на более интимный уровень. Не знаю, обратила ли она сама на это внимание. Поскольку я был за рулем, то наполнял ее бокал чаще своего, и она немного опьянела и разрумянилась.