Думер
Шрифт:
Рабство. Людей здесь было много – в комнатах находились двух- и трёхъярусные полки-кровати, подобные тем, что бывают в поездах. Они вырастали прямо из стен – просто куски бетона. Мне это напомнило игру «Скайрим», где в подземельях так спали драугры. И в общем-то здешние обитатели не сильно от тех драугров и отличались. Рваные дряхлые одеяния, заросшие измученные лица. Каждый отсек перекрывался забором-решёткой, но посередине двери были везде открыты.
– Слушай сюда, новенький, – сказала Ассоль. Я поравнялся с ней. – Теперь это твой дом. Наш дом.
Она говорила
– Отличный у нас с тобой дом, – саркастично ответил я. – По имени «рабство».
– Рабство – на кирпичном заводе за городом, – повысила она голос. – А это – возможность. Для всех, кто потерялся в жизни, кто был на грани того, чтобы умереть.
– Ты сама-то в эту чушь веришь?
– Будешь хорошо работать – сможешь чувствовать радость жизни, – продолжала она, проигнорировав мой вопрос. – Ослушаешься приказов – будешь долго жалеть. – Телескопическая дубинка в её руке усиленно вспыхнула током. – Виды работ сменяются. Одни работают днём, другие ночью. Слово смотрящего – закон.
– Ты смотрящая? – спросил я.
– Сегодня – Генка. Завтра – я. Потом опять Генка.
– Потом опять ты.
– Необязательно, – возразила она. – Твоё место – тут.
В камере было… нет, термин «камера» здесь не совсем корректный, ведь даже не заперто. В общем, в отсеке находилось человек десять. Одни лежали, другие сидели на нижних койках или у дальней стены. При нашем появлении они не шелохнулись – очевидно, слышали шаги издали.
Всю дорогу я не просто рассматривал обстановку – прикидывал варианты побега. Не понимаю, как такие здоровенные «катакомбы» упрятали в центре Петербурга. Факт в том, что сами по себе они полностью изолированы от улицы. Ни доступных для залаза вентиляций, ни каких-либо намёков на коммуникации с остальным миром. Ну, кроме разве что условного входа: там, где меня допрашивали, было ещё несколько дверей. По логике, другой конец тоннеля тоже должен сообщаться с внешним миром: подобное могли возвести для складов – а значит, с расчётом подъезда транспорта. Хотя когда это строилось-то? Уж не вместе ли с самими домами? А это могло быть и сто, и более лет назад.
Рвануть дальше прямо сейчас? Девчонка едва ли меня догонит. Может, конечно, второй конец тоннеля замурован или охраняется, и всё же…
Сделал вид, что шагаю в отсек, и тут же побежал в сторону. Секунда, две, три – скорость только набираю. И вдруг – падаю. Тело сковывает парализующей болью. При падении ободрал щеку: не смог выставить вперёд руки.
– Глупенький, – грустно вздыхает Ассоль, медленно приближаясь, и вместе с ней нарастает потрескивание электрического телескопа, который только что показал свою мощь. Выходит, она им на расстоянии выстрелила? – Вставай. Не бережёшь ты себя. Только зря силы расходуешь, а они тебе пригодятся. Нарвёшься на Генку вместо меня – ходить потом не сможешь. Оно тебе надо?
– Мне надо только одно. Выбраться отсюда, – прошипел я. Руки и ноги повиновались с трудом, всё тело пульсировало болью.
Ассоль наклонилась, с силой дёрнула меня за пояс джинсов, потянула вверх, помогая встать. Её
– Тогда делай это не так тупо, – прошептала она сквозь зубы.
Сказанное можно было расценить и как злобу, и как намёк. Впрочем, какой тут намёк, если минутой ранее она долбанула по мне электричеством?! Сказал бы я, что сделал бы при случае с её палочкой, но решил не нарываться на новые проблемы.
– Иди, – коротко бросила она, кивнув на указанный ранее отсек.
Ишь ты, какая. Первой не идёт, не говорит следовать за ней. Ждёт, чтобы я теперь сам пошёл. В её взгляде мне то и дело мерещится надежда, но потом я вижу, как лицо её хмурится.
Какое тут всё странное. Допрос без наручников, заключённые без запертых дверей. В чём-то даже закономерное окончание сегодняшнего безумного дня. В этом смысле я, конечно, спасся от таинственных преследователей, вот только попал в руки отморозков, не стесняющихся эксплуатировать рабов в центре Петербурга. И неужели о них никто не знает?
Делать нечего – прошёл в отсек. Все тамошние смотрели на меня. Ну не «вечер в хату» же говорить? Не тюрьма ведь, как я понимаю. И всё равно мысли вертелись мрачные: если дать слабину вначале, потом так и будут считать слабым. Я здесь надолго задерживаться не собираюсь, но тем не менее каждое действие нужно совершать рассудительно.
– Спать будешь тут, – Ассоль показала на вторую по высоте койку у входа.
На бетонном каркасе лежал фанерный лист. На этом всё. Ни матраса, ни подушки, ни одеяла.
– Как тут спать-то?
– Лёжа, – донеслось из глубин комнаты. Мне это не понравилось.
Ассоль злобно сверкнула глазами, но ничего не сказала. Постояла, словно хотела что-то сообщить, потом резко развернулась и ушла.
Ответственный момент. Первое впечатление – как известно, зачастую самое важное. Молча залезть на полку? Отлежаться после пережитого не помешает, конечно. Однако непонятки с коллективом оставлять на потом тоже не стоит.
– Кто сказал «лёжа»? – спросил я, сделав шаг вглубь отсека.
– Я сказал, – донёсся голос того, кто лежал на третьей, самой высокой полке у дальней стены.
Я молча подошёл. Тусклый свет – на высоком потолке лишь одна лампа – позволил мне разглядеть, что собеседник лежит не на голой фанере. Голову подпирал набор какого-то тряпья, и, кажется, было даже подобие одеяла в виде простыни.
– Ты-то под голову что-то мягкое стелешь, – сказал я.
– Ну а ты, стало быть, вообще гладко стелешь, – тут же ответил он, шмыгнув носом, и моментально принял сидячее положение.
Рыжие волосы, синяки под глазами. Он был старше меня максимум на пару лет.
– Если внимательный такой, сыграем? – рыжий спрыгнул с полки, поравнявшись со мной. Встал почти вплотную, смерил долгим взглядом, ожидая, когда я не выдержу и отведу глаза.
– Во что сыграем? – уточнил я.
– На что, а не во что, – вновь шмыгнул он носом. – Ставь свои легинсы. Я поставлю своё постельное.
– Ты не ответил.
– А ты не согласился.
– На мне джинсы, а не легинсы – это раз. Твоего тряпья они не стоят – это два.