Дунайские ночи
Шрифт:
Чезаре кивнул головой в сторону монастырского островка.
— Значит, ты оттуда… человек-лягушка?
— Я человек.
— И что же этот человек делает среди «лягушек»?
— Днем спит, ест, читает «Майн кампф», зубрит наставления. Вечером натягивает резиновый комбинезон, взваливает на спину баллоны со сжатым воздухом, подпоясывается свинцовым ремнем, берет водонепроницаемый компас, фонарь и спускается под воду. Всю ночь бродит по дну лагуны. На рассвете, изнуренный, еле двигаясь, возвращается домой, докладывает начальству о выполненном
— «Тампико?» — недоверчиво переспросил Чезаре. — Корабль-утопленник?
— Да, тот самый, он уткнулся носом в грунт, но корма во время прилива держится на плаву. На дне лагуны и танкер «Иллария». Люди-лягушки с полной выкладкой тренируются около кораблей-утопленников.
— И все такие, как ты… немцы?
— Я не такой, Чезаре.
— Кто же ты?
— Твой давний друг.
— Друг?… Среди «жаб» у меня друзей на водится.
— Да, ты меня не знаешь, а я тебя знаю. Все лето кружился вокруг твоей шаланды. Живешь ты на острове Джудекка. Сильвана — твоя жена. Дочери, Джулии, недавно исполнилось девятнадцать. Она прислуживает в траттории на Пьяца ди Сан Марко. Хорошая, красивая девушка. Умница.
— Допустим… Зря ты кружишь вокруг нас, парень. Нечем поживиться твоей квестуре. [3]
Ныряльщик засмеялся.
— Квестура, слава богу, не догадалась и под водой работать. А то бы она проведала, что ты и Джулия связаны с гапистами. Повесят меня, если узнают, что встретился с тобой. Друг я ваш, товарищи!
Парень говорил просто, действительно дружески. Лицо его нежное, как ствол березы, брови золотистые, ресницы пушистые, губы улыбаются.
Чезаре давно научился отличать ложь от правды, притворство от сердечности. Поверил ныряльщику.
3
Квестура — полиция.
Поверил, однако не спешил сознаться в этом. Проверял и его и себя.
— Ты говоришь по-итальянски, как румын.
— Нет, я не румын. Русский из Румынии. Дунайский водохлеб. Угости табачком, Чезаре.
Рыбак вложил ему в зубы зажженную сигарету.
— Русский?
— Да.
— Как зовут?
— Дома звали Дунаем Ивановичем, а здесь — Вильгельмом Раунгом. Немец!.. Настоящий. Не подкопаешься.
— Зачем ты стал немцем, да еще «лягушкой»?
Дунай Иванович погасил недокуренную сигарету в воде, сказал:
— А зачем твой брат Паоло, честный итальянец, стал карабинером в тайной полиции?
— Ты и это знаешь? — изумился Чезаре.
Луна нырнула в темные облака. В глубоководном проливе на дороге больших кораблей, над пляжами и купальнями Порто-Лидо вспыхнул сторожевой прожектор. Узкий сильный луч прощупывал от кормы до носа приземистое судно, медленно входящее в лагуну.
Свежий ветер донес с островов звон колоколов, отбивающих зорю.
— Чезаре,
Рыбак медлил с ответом. Свет месяца, выглянувшего из-за тучи, бил ему прямо в лицо, но теперь оно было хмурым, в жестких морщинах. Холодно, пытливо смотрел итальянец на русского.
— Почему ты хочешь вернуться домой?
— Я там нужен.
— Кому?
— Тем, кто воюет против Гитлера.
— Воюют с Гитлером везде. Нам и здесь, в Венеции, требуются солдаты. Переправлю тебя к Джузеппе, в Альпы, к партизанам.
— Должен быть на Дунае, на Черном море. Ждут меня. Там очень нужны подрывники.
— Ладно, допустим… Что тебе надо?
— Документы немецкого солдата-отпускника моих лет, обмундирование, чемодан.
— Попробую достать. Еще что?
— Карты области Венетто, южной Австрии и немного денег… немецких марок, ваших лир.
— Когда хочешь уехать?
— Как можно скорее.
— Залезай, спрячу! Через час согреешься в моей хижине. Оттуда и переправим в Австрию.
Дунай Иванович улыбнулся посиневшими губами.
— Я не надеялся, что так быстро поверишь. Завтра могу уйти, если ты будешь здесь в десять вечера.
— Буду!
Дунай Иванович поднял голову, посмотрел на голубеющее небо.
— Мне пора, отец. Привет! До завтра!
Надвинул капюшон, сетку с маской и ушел под воду, В том месте, где он скрылся, едва слышно журчали пузырьки воздуха.
Рассветало.
Мелководная, глухая бухта. Бетонный причал. Каменная лестница со стертыми ступеньками ведет на обрывистый берег, к источенной ветрами монастырской стене.
Дунай Иванович сдернул ласты и, оставляя на камнях следы резиновых чулок, сутулясь под тяжестью снаряжения, неуклюже заковылял наверх.
На восточной окраине Венеции, над Сан-Джорджо-Маджоре небо стало огненным. Над промышленным пригородом Маргера, над трубами заводов пламенела дымная туча, насквозь просвеченная солнцем. По огромному мосту, переброшенному с материка на остров, приглушенно грохотал электропоезд. Истребители барражировали над лагуной и городом. Рыбачьи шаланды возвращались с Адриатики.
Перед железной калиткой Дуная Ивановича встретил часовой в комбинезоне, в берете, с пистолетом в черной кобуре.
— С благополучным возвращением! — Он шлепнул ныряльщика по спине, обтянутой тугой резиной, блестящей от воды, распахнул перед ним калитку. — Ты последним явился.
Дунай Иванович вошел во двор и увидел привычную унылую картину. Зубчатая громада монастыря, освещенная с одной стороны солнцем и темная с другой. Вытоптанная песчаная площадка. Островки чахлой травы. И бункер. Вот и все. На бетонный горб убежища брошен большой резиновый ковер, и на нем греются солдаты секретного соединения «К». Среди них были старший фенрих Кинд, пловец среди пловцов и знаменитый австриец Альфред фон Вурциан, главный инструктор, будущий чемпион. Положив на колени журнал-дневник, он что-то писал.