Дурацкое пространство
Шрифт:
Мразь. Не хватало мне еще одной алкашки. Мразь. Дура.
— Теперь-то… — она затягивалась, не озабочиваясь тем, чтобы стряхнуть пепел куда следует. Не-ет, хватит с меня, лучше поехать в парк и фотографировать собственные ноги.
Я знаю, о чем говорю. Пытался вытряхнуть одну идиотку из этого дерьма. Она была возлюбленной, кстати. С пьющими мужиками еще можно иметь дело. У них бывают просветления. С пьющими бабами — нет. Все, закрыли тему.
— Маргарита, — пробакланил я.
— Мне тяжело.
— Угу. Понимаю. Мне тоже тяжело.
— Нет, Матвей, — она сломала сигарету, выглядело это немного театрально, — нет. Ничего ты не понимаешь.
— Ладно, — я встал,
В этот момент я чувствовал себя гордой проституткой. А что, причины были. Во вторую ночь, когда я снова приволок аппаратуру с той же копией, Маргарита под конец заснула, даже всхрапнула слегонца. Только я намеревался на цыпочках выскользнуть, как она повелела подойти к ней (а что я? я был в образе) и взять ее за руку. Что, ошарашило? Меня тоже. Весь майонез был в том, что она обещала мне заплатить. Двести. А не сто сорок. Чуть не рехнулся, держа ее за руку и думая о том, какой же я грязный парнишка.
Она заснула мгновенно. Я тут же включился в игру и стал ее рассматривать.
Имел на это право. Мне было заплачено, я мог делать, что угодно.
Немного крупноватый нос. Глаза красивые. Впрочем, чуть не рассмеялся; как можно судить об этом, если человек спит? Хм-м, однако. Пребывал в полной уверенности, что у Маргариты красивые глаза. Но ведь я просто не обратил на них внимания, как это всегда происходит со мной: глядя на нового собеседника, мне всегда удается до мельчайших подробностей запомнить черты его лица, каждую морщинку, каждый мускул — разумеется, он асимметричен своему зеркальному собрату, а глаза — да я ведь цвета их ни за что не смогу вспомнить. Видимо, я попросту не успел обдумать данный постулат: глаза механически увидели, подсознание зафиксировало, а сознание было занято в это время чем-то другим: то ли пустопоржним диалогом, то ли подсчетом этажей на индикаторе. Чушь какая. Не могло этого быть. От моего донельзя убитого сознания вряд ли укрылось что-нибудь, то самое, что могло бы на подсознание повлиять. Сознание и подсознание едины — мысль, внезапно посетившая, показалась мне настолько оригинальной, что я снова покрылся потом. Лицо Маргариты тоже было мокрым. Я вглядывался в него при свете бра и ломал голову, пот ли это, или слезы, или я вообще нахожусь в дурдоме. А ведь для этого были предпосылки.
Мне казалось, что что-то в этом мире устроено не так. И сильно не так. Раньше ведь такого не было, правда? Взять хотя бы гравитационные ямы. На самом деле их следовало, скорее всего, окрестить антигравитационными, но с легкой руки какого-то журналиста-недоучки их стали называть гравитационными. В одну из таких ерундовин я и попал, шагая за Маргаритой. На секунду-другую это облегчило мой труд. Сила тяжести в подобных местах никогда не падала ниже 0g, только уменьшалась в самых критических случаях до одной тысячной. Чудовищная антигравитационная аномалия давным-давно возникла в Мали, захватив площадь около трехсот тысяч квадратных километров. Прелесть ситуации заключалась только в одном: аномалия не распространялась более, чем на два, два с половиной — три метра вверх. Располагайся граница выше — мы, пожалуй, ни о чем не спорили б, поскольку атмосфера с заключающимся в ней драгоценным кислородом была бы выброшена вверх и на нашу долю мало бы чего осталось. Вторая по величине аномалия захватила не маленький довольно-таки кусочек Западной Сибири; третья покарала за какие-то грехи Индию.
Маргарита вздрогнула; я, будто бы заразившись, сделал то же самое. Нет, держать ее руку не было больше никаких сил. Мне приспичило выйти.
Рыдать крану на кухне долго я не позволил — просто наполнил чашку и выпил.
Аномалии подразделяются на два типа: стационарные и динамические. Стационарные я описал. Динамическая могла возникнуть везде, даже на стульчаке твоего собственного унитаза. Ничего смешного в этом нет.
Поначалу было очень здорово. Особая радость была доставлена, конечно, детям. Да и мамаш чудовищно грела нелепая, в сущности, идейка, что каждая из них эдак за здорово живешь могла скинуть пузико. Кретинки.
Было и еще кое-что, и, прямо скажем, осознание этого факта мне нисколько душу не грело.
Маргарита вздрогнула. Верхушку двадцатипятиэтажного дома напротив не было никакой возможности разглядеть. Что же она сказала, перед тем, как вырубиться? Кажется, что-то важное.
Туман стелился где-то уже на уровне третьего этажа и буквально на глазах опускался ниже. Солнца, уже, конечно, не было.
Деньги не жгли карман — нет, теперь я понял, что это метафора.
Маргарита?
От нечего делать я занялся изучением квартиры. И очень удивился сразу же.
Вторая комната — не та, смежная, через которую мы прошли, отдельная (у нее был трехкомнатная), — была под завязку забита шестнадцатимиллиметровыми копиями. Это еще слабо сказано. Бобины были везде. Я чувствовал себя полным идиотом, шарахаясь от одного яуфа к другому. В ящиках комода лежали шестисотметровки. Они находились и в утробе второго дивана. Даже на письменнном столе валялись драгоценные тысяча двести метров; я не поленился отмотать ракорд.
Ого. Сумасшедший раритет — такой, что я просто не мог в это поверить. Кегль свинтил бы себе яйца за такую копию. Я, впрочем, тоже был близок к этому.
Не поверив себе, я совершил акт вандализма: выдернул метра три из бобины, дабы убедиться, что это не какая-нибудь там посапка. Заправил обратно. У меня кружилась голова. Такого не могло быть.
Маргарита, владелица всей этой сокровищницы, спокойно дышала в подушку, моя рука ее уже не интересовала. Оставалось только сваливать.
Я был одинок, как солдат на поле боя.
* * *
Вышел. И опять-таки сразу решил завернуть на базу с грузом, а потом чесать домой. Колокола храма молчали. Молочно-белые фонари пытались поглощать туман; что ж, этого и следовало ожидать. Лампы пытались с ним бороться — нет, ничего не получалось толком; далее третьего столба я ничего не видел.
Верх дома Маргариты исчез, давно уже исчезла ее квартира на седьмом этаже; а впрочем, была ли она? Я ведь ее не видел. Осталось только тихое бурление ртути светильников, пытающихся разогнать тьму. Вот овраг со сброшенным металлоломом — и в каком же это году было, а? Сам помогал столкнуть ржавый фургон в реку, хохоча за компанию под пивом, подумав, правда, о том, что мы загрязняем среду. Ларек. Там до сих пор еще торгуют.
Река, по набережной которой шел, извивалась, было тихо; лишь только шлепанье моих расхлябанных сандалий нарушало покой. Кабак на острове был почему-то закрыт; странно, ведь сегодня выходной.
Я свернул на Фестивальную и в который решил допереться до дома слегка кружным путем; это позволяло мне, во-первых, полюбоваться дубами в парке (хотя их даже днем из-за тумана удавалось разглядеть с трудом), во-вторых, завернуть в дежурный магазин, где до позднего часа продавали молочные продукты.
Правильно сделал, не тащиться же с комплектом до дома. У меня не было сил расставлять все по порядку, тем более подключать и проверять.
Зашел на эту чертову базу. Просто кинул аппаратуру в угол, завтра разберусь.