Дураки, мошенники и поджигатели. Мыслители новых левых
Шрифт:
О том, усилилась [их материальная бедность] или нет, среди историков велись горячие дебаты. Но сам факт, что этот вопрос может быть поставлен, наводит на печальные размышления. Когда всем очевидно, что условия не ухудшались, как, например, в 1950-е годы, не возникает и споров об этом [Hobsbawm, 1969, p. 91].
Иначе говоря, историку достаточно рассматривать просто то, о чем спорили: нет необходимости продвинуться хоть на шаг к истине.
Факты предстают куда более увлекательными и врезаются в память, когда образуют драму. И если истории отведена важная роль в политике, то это должна быть драма современной жизни. Но утверждать, что результат будет отличаться новизной, научностью и теоретической обоснованностью, тогда как старые повествования о национальных
Перекраивание истории Хобсбаумом по марксистскому лекалу «классовой борьбы» включает развенчание тех источников лояльности, которые связывают простых людей не с классом (как того требует марксистская доктрина), а с нацией и ее традициями. Класс – привлекательная идея для левых историков, поскольку она указывает на то, что нас разъединяет. Рассматривая общество в классовых терминах, мы программируем себя на поиски антагонизма в основе всех институтов, посредством которых люди пытались такие противоречия сгладить. Нация, закон, вера, традиция, суверенитет – понятия, которые, напротив, нас объединяют. В этих терминах мы пытаемся сформулировать фундаментальную совместность, смягчающую социальное соперничество, будь оно связано с классом, статусом или экономической ролью. Поэтому жизненно важно левым проектом, в который Хобсбаум внес свой особый вклад, было показать, что такие вещи в каком-то смысле иллюзорны и за ними не стоит никакого долговечного или фундаментального элемента социального порядка. Если говорить в терминах марксизма, то концепт класса относится к науке, а понятие нации – к идеологии. Идея нации и национальных традиций является частью маски, надетой на весь социальный мир для удовлетворения буржуазной потребности видеть его в ложном свете.
Так, в книге «Нации и национализм после 1780 года» Хобсбаум стремится показать, что нации не возникают естественным образом, как полагали прежде. Это человеческое изобретение, придуманное, чтобы фабриковать показную лояльность той или иной господствующей политической системе. В сборнике «Изобретение традиции» под редакцией Хобсбаума и Теренса Рейнджера [Hobsbawm et al., 1992] целый ряд авторов доказывают, что многие социальные традиции, обряды и знаки этнической принадлежности представляют собой недавние изобретения, побуждающие людей воображать незапамятное прошлое, куда восходят их корни, и придающие нашей включенности в сообщество обманчивую форму постоянства. Две эти книги входят во все разрастающуюся библиотеку исследований, посвященных «изобретению прошлого», включающую такие классические работы, как «Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма» Бенедикта Андерсона и «Нации и национализм» Эрнеста Геллнера.
В этой литературе полагается за непреложный факт, что, когда люди осознают свое прошлое и претендуют на него как на коллективное достояние, они думают не так, как историки, опирающиеся на факты, и специалисты по социальной статистике. Они мыслят, как пророки, поэты и мифотворцы, перенося на своих предков переживаемое ими сейчас чувство идентичности, чтобы претендовать на прошлое как на свое. И что с того? Точно такой же процесс можно наблюдать в историографических трудах Хобсбаума, Томпсона и Самуэля, в которых на прошлое проецируется не осознание национальной идентичности, а опыт классовой принадлежности, переживаемый в настоящем. В нападках новых левых на нацию и национальную идентичность проявляется их неспособность всерьез относиться к собственному интеллектуальному наследию. Маркс проводил различие между классом «в себе» и классом «для себя» именно потому, что верил, будто классовая структура современных обществ существовала задолго до того, как люди осознали это. Хобсбаум в своем описании промышленной революции демонстрирует способ, с помощью которого современное «классовое сознание» прочитывается в предшествующих ему условиях, чтобы создать таким образом чувство принадлежности к давней традиции «борьбы», связывающей
Точно так же мы должны отличать нацию «в себе» от нации «для себя». Конечно же, последняя – недавнее изобретение. Она выражает форму сознания, которая вырабатывается в течение долгого времени в ответ на чрезвычайные обстоятельства. Впрочем, это ни в коей мере не делает преданность нации больше похожей на вымысел, нежели классовую солидарность, импонирующую авторам вроде Хобсбаума. В пьесах Шекспира мы наблюдаем раннюю форму национального самосознания. Его расцвет пришелся на время войн с Наполеоном, а затем оно сплотило британцев в борьбе с нацистской Германией [17] . Перед лицом набиравшего силу Третьего рейха эта нация «для себя» оказалась гораздо более эффективной, чем международная солидарность пролетариата, обернувшаяся просто мечтой интеллектуалов.
17
Хотя, конечно же, во времена Шекспира в центре национального самосознания была Англия; «британская» идентичность тогда еще не сформировалась (см.: [Colley, 1992]).
Легко отметать традиции как выдумку, когда это делается на таких примерах, которые обсуждают авторы сборника под редакцией Хобсбаума и Рейнджера. Шотландские танцы и килты, процессия в честь лорда-мэра и Фестиваль девяти уроков и рождественских гимнов, униформа и обычаи полков графств – все это, конечно, продукты воображения. Но воображение дает нам и символы глубокой и долговечной реальности. К тому же эти конкретные примеры традиции «для себя» малозначимы, если сопоставить их с традицией «в себе», которую консерваторы хотят усилить и сохранить.
Рассмотрим пример, который, если понять его правильно, оставляет марксистскую теорию истории в руинах: общее право англоязычных народов. Оно не только существует уже в течение тысячи лет и содержит прецеденты из XII в., которые имеют силу в судах XXI в. Общее право развивается в соответствии с собственной внутренней логикой, сохраняя преемственность в разгар перемен и сплачивая английское общество во всех национальных и международных чрезвычайных ситуациях. Оно показало себя двигателем истории и первопричиной экономических изменений и ни в коей мере не может быть отнесено к эпифеноменальной «надстройке», которая, по мнению марксистов, не обладает самостоятельной причинной силой. Выдающиеся работы Кока, Дайси и Мейтленда не оставляют в этом сомнений. Конечно, вы не найдете упоминаний о них в левой литературе, ведь они не оставляют камня на камне от здания, построенного Марксом [Coke, 1628–1644; Dicey, 1889; Maitland, 1919].
Общее право – это только один пример прочной традиции, которая живет в себе независимо от того, существует ли она для себя. Среди других примеров: католическая месса; диатоническая тональность в музыке; симфонический и духовой оркестры; движение Па-де-Баск в бальных танцах; костюм двойка и галстук [18] ; парламентские должности; корона; нож и вилка; беарнский соус; приветствия, такие как «Грюс гот!» и «Сабах ан-нур!»; молитва перед едой, манеры; кодекс чести в мирное и военное время. Какие-то из этих традиций тривиальны. Другие имеют фундаментальное значение для сообщества, в котором возникли. И все традиции динамичны, трансформируются со временем под влиянием изменяющихся обстоятельств жизни людей, которые их придерживаются. Таким образом, традиции объединяют членов сообщества перед лицом внутренней и внешней угрозы. Изучите эти явления. Обратите внимание на то, сколь многие из них отсутствуют или принижаются в работах левых историков. И вы начнете задаваться вопросом: действительно ли марксизм внес существенный вклад в наше понимание исторического развития?
18
См.: [Hollander, 1994; Холландер, 2018].
Конец ознакомительного фрагмента.