Дурная кровь
Шрифт:
Несколько секунд длились колебания, потом он сказал:
— У меня эрекция.
— Что ты там бормочешь? Открывай.
Схватив полотенце, Йельм обмотал его вокруг бедер. И сразу приобрел до такой степени величавый вид, что смотреть на него было смешно. Он открыл дверь и увидел Черстин в маленьком элегантном черном платье.
— Что ты сказал? — переспросила она, глядя на его неглиже.
— Я был в душе, — повторил он, делая широкий жест рукой. — Я думал, у нас еще есть время.
— Ты сухой, — скептически заметила она.
— Жарко, — сказал он. — Быстро высыхаешь.
— Время
— Стратегию? — переспросил он и наклонился к сумке, стоящей за кроватью. Полотенце сползало, и приходилось придерживать его рукой, другой рукой он пытался открыть сумку. Это было непросто.
Йельм чувствовал себя клоуном.
— На тебя смотреть жалко, — сказала она сочувственно и отвернулась. — Оставь в покое полотенце. Обещаю не подглядывать.
Он снял полотенце и достал чистые вещи. Одевшись, он с облегчением сказал:
— Ну так и что там про нашу стратегию?
— Мы общаемся с ФБР. Они воспринимают нас как бедных родственников из деревни. Для них главное, чтобы мы не попали под машину, не стали добычей гангстеров и не подсели на наркотики. Нам надо решить, что мы от них хотим, и твердо добиваться этого. Они должны поделиться с нами информацией, а не мы с ними, потому что он сейчас у нас. Иначе зачем мы здесь?
Йельм достал узкий лиловый галстук и начал его завязывать.
— Наша задача отыскать нити, которые ведут к нему, и проверить, не пропустило ли ФБР что-нибудь.
— Но говорить об этом вслух нельзя. Ты это наденешь?
Пауль Йельм осмотрел себя сверху вниз.
— Мы не можем выглядеть по-деревенски. Мы приехали из столицы, хотя и маленькой.
— А что не так?
— Какого цвета у тебя рубашка? — терпеливо спросила Черстин.
— Синяя, — сказал он.
— Скорее бирюзовая, а галстук?
— Лиловый?
— Эти цвета сочетаются?
Он пожал плечами.
— Почему нет?
— Иди сюда, — позвала она, и он послушался. Она развязала галстук и начала расстегивать рубашку. “Держи себя в руках”, — мысленно приказал он своему телу.
— Что ты делаешь? — тихо спросил он.
— Я полагаю, что галстука у тебя другого нет, значит, надо менять рубашку. Какие у тебя есть?
Она залезла в сумку и достала белую рубашку.
— Пойдет, — сказала она и бросила ему рубашку. И тут же резко сменила тему:
— Нет, мы не можем представлять дело так, будто приехали искать их ошибки. Это будет очень неприятно и для Ларнера, и для его начальства.
— То есть мы заостряем внимание на шведской теме? — спросил он, завязывая галстук.
— Я думаю, да. Хотя сначала мы можем сделать щедрый жест — поделиться нашей информацией. Может, они что-то к этому добавят, но прежде всего это демонстрация нашей доброй воли. Карты на стол. Может, в ответ и они нам свои карты откроют.
— Таким образом, стратегия: 1) делимся тем, что знаем, 2) говорим, что хотим просмотреть материалы дела, чтобы
— И действовать так, чтобы они не сомневались: мы только ищем шведский след. Не в ущерб их интересам. Нужно быть дипломатами. Сможешь?
Он понимал, что должен обидеться, но это были первые слова, адресованные Черстин ему не по работе, а лично.
— Да, — только и сказал он.
— Как ты знаешь, я довольно тщательно проработала материалы, которые мы от них получили. Я не знаю, насколько они полные, но у меня сложилось впечатление, что Ларнер слишком увлекся охотой за Уэйном Дженнингсом. Когда того не стало, не стало и версий. В материалах по второй серии убийств нет ни одной гипотезы. Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что Ларнер сдался после неудачи с Дженнингсом. Теперь он просто собирает факты. А сделать можно было бы многое, особенно для расследования убийств второй серии.
Йельм кивнул. Даже не будучи хорошо знаком с материалами, он видел, что вторая серия убийств после пятнадцатилетнего перерыва застала американцев врасплох.
— Значит, ты считаешь, что про КГБ говорить не надо? — с серьезной миной спросил он.
— Пока подождем, — так же серьезно отозвалась она.
* * *
Ланч, на который пригласил их Рэй Ларнер, оказался огромной порцией приготовленной по всем правилам пасты карбонара в крошечном ресторанчике “Божественная комедия” на 11-ой улице. Они удивились, увидев на столе шведскую минеральную воду “Лука”, но потом вспомнили, что мир стал маленьким. Ларнер был в ударе и говорил исключительно об итальянской кухне, от остальных вопросов он с пренебрежением отмахивался. Долгий и мучительный спор о том, откуда привозят лучшее оливковое масло — из Италии или из Испании, — кончился тем, что Черстин, вспомнив, что хотела быть дипломатичной, согласилась на Италию. Греция, за которую голосовал Йельм, не нашла поддержки. Зато с соседнего стола неожиданно поступило предложение: “Австралия”.
— Вот выйду на пенсию, перееду в Италию, — заявил Ларнер громогласно. — Вдовец-пенсионер там может процветать. Умру от злоупотребления пастой, оливковым маслом, чесноком и красным вином.
Да, он поистине был нетипичным сотрудником ФБР.
— Значит, вы вдовец? — сочувственно спросила Черстин.
— Моя жена умерла в этом году, — бодро ответил Ларнер, не переставая жевать. — Скорбь постепенно сменяется легкомысленным чувством освобождения. Если раньше не сопьешься и не кончишь жизнь самоубийством. Так бывает почти всегда.
— А дети у вас есть? — спросил Йельм.
— Нет, — ответил Ларнер. — Мы хотели ребенка вплоть до моего участия в деле К. Но он отнял у меня веру в людей. Нельзя рожать детей в мире, где родятся К. Но это не я придумал.
— А у меня есть, — сказал Йельм. — Есть дети.
— Тогда у вас еще не было К. Посмотрим, будут ли у вас внуки.
— При Гитлере тоже дети рождались, — сказала Черстин.
Рэй Ларнер на мгновение замолчал, потом нагнулся к ней:
— А у вас есть дети, Халм?