Дурная слава
Шрифт:
— Ха-ха-ха, — театрально храбрится она. — И что ты мне сделаешь? Приедешь пораньше и привяжешь меня к батарее?
— Зачем? Я просто познакомлюсь с твоим отцом. Но если ты так настаиваешь… — недвусмысленно веду бровью я. — Кажется, мне уже пора заводить специальный блокнот, чтобы записывать все твои тайные желания.
— Хватит льстить себе! — злится рыжая бестия. — И вообще! Какое право ты имеешь… — но запинается. С опаской озирается и, видно, что-то заметив, договаривает уже шепотом: — Указывать мне…
Я тоже прислушиваюсь: кажется, скрипнула дверь.
— Ну?
И наблюдаю, как она, откинувшись назад, спиной прилипает к черепице, а потом, потянув меня за плечи, увлекает за собой:
— Антон, пожалуйста, — умоляет торопливым шепотом. — Кажется, кто-то вышел…
Но меня не нужно уговаривать, я легко подчиняюсь. Разворачиваюсь и, опираясь на локоть, принимаюсь рассматривать ее милое личико вблизи:
— О-о, ты уже дозрела? — смеюсь я. — Решила не ждать следующих выходных?
А сам схожу с ума по ее пылким губам.
— Тихо. Перестань. Не время для твоих дурацких шуточек. Ты можешь заткнуться или хотя бы не орать?
— А я разве ору? Но если тебя это так напрягает, ты знаешь, как заставить меня замолчать, — и позволяю себе пробежаться пальцами по ее шее.
— Дурак, — вполголоса ворчит она и брыкается. — Хватит паясничать!
Но по реакции ее кожи я догадываюсь, что чертовке очень даже приятно.
— Джонни, — я улыбаюсь. И, пользуясь ее беспомощным положением, вновь проделываю тот же трюк, вкладывая в него всю свою нежность. — Только не говори, что ты боишься щекотки. — После чего опираюсь на две руки и нависаю над ней: — Это не то, Джонни. Ты меня не обманешь.
Ты моя.
И стараюсь поймать ее взгляд. Но он от меня ускользает.
— Отвали! Ты не понимаешь?! — громко фыркает она и, оттолкнув меня, вскакивает на ноги. Аккуратно скатывается вниз, к крыше пристройки, пробегает по ней и, пока я соображаю, что мне следовало бы помочь маленькой обманщице, которая так тщательно скрывает, что испытывает ко мне не меньшее, чем я к ней, оказывается на бочке, а следом и на земле.
16. Женя
Я влетаю в свою комнату, запираюсь и ничком падаю на кровать. Мое сердце бешено стучит, щеки пылают, и я не знаю, куда деть себя. Мне хочется выпрыгнуть из непослушного тела, спрятаться от него, сбежать. Удрать от осознания того, что происходит. Я не должна! Не хочу! Мне не следует! Он один из тех наглых, доминирующих самцов, которые мечтают осеменить добрую половину человечества, еще и не считается при этом с чужим мнением! Ему начхать, наплевать на всех и вся! Но стоит только вспомнить его скользящие прикосновения, пытливый взгляд, дразнящий шепот, нежность губ, как я снова проваливаюсь куда-то и утопаю, словно в мягкой перине, в собственных ощущениях. Мне стыдно. Стыдно и страшно оттого, что он все правильно понял.
Я переворачиваюсь на спину и, натянув до носа любимый плюшевый плед, скрываю улыбку, которая невольно расползается по лицу. Ведь мне до жути нравится его неотесанный юмор! Все эти слова и подколки,
Я не хочу раздеваться и идти в душ. Я прикрываю глаза и лежу неподвижно, подмяв под себя подушки и одеяло. Мне доставляет удовольствие копаться в своих чувствах, прислушиваться к себе и раз за разом, словно пробуя на вкус, прокручивать в голове одно простое имя.
Внезапно из теплоты подобных мыслей меня выхватывает короткий стук в окно. Негромкий, но уверенный. Настойчивый, как и сам тот, кто это делает. Я вскакиваю, в порыве паники гашу свет, до ушей закутываюсь в плед, спиной прилипаю к стене — меня нет. Но он-то знает, что я здесь. И мне так хочется выглянуть, а лучше выпрыгнуть прямо в окно, к нему, чтобы оказаться в его крепких, до одурения желанных объятиях.
Я осторожно отодвигаю краешек шторы и вижу его, этого прилипалу, упрямого барана Антона, повисшего на карнизе, такого хмурого и серьезного, впрочем, как всегда. Мышцы на его руках напряжены, подбородок приподнят, брови сдвинуты к переносице, взгляд сосредоточен… Но как только он замечает меня, суровое лицо сразу же проясняется. Он улыбается. Его улыбка врывается мне прямо в сердце. Пальцем он ведет по стеклу и произносит что-то. Размеренно, с четкой артикуляцией. «Спокойной ночи, Джонни» — без труда читаю я по губам и силюсь не задохнуться от переизбытка эмоций.
Должно быть, он видит это, он чувствует меня всю, от и до, поэтому прыгает вниз. Но отойдя на пару шагов назад, дважды стучит по груди, а после, раскрыв кулак, бросает мне свое незамысловатое признание. Я представляю, как ловлю его и бережно прячу под сердцем, но напоказ отклоняюсь в сторону с отвращением, будто уворачиваюсь от тухлого помидора, и нервно задергиваю штору.
Он и так знает обо мне слишком много правды! И сейчас пусть даже не думает, что я разомлела или растаяла. А сама, навзничь упав на кровать, еще долго смотрю в потолок. Кажется, его признание попало точно в цель…
Я прикрываю букетом глаза и, лелея в себе самые трепетные воспоминания, с улыбкой на губах погружаюсь сон.
А утром… Утром я просыпаюсь с совершенно новыми ощущениями. Мне кажется, что все — вот абсолютно все! весь этот мир! вся наша необъятная галактика! — знают о моем секрете, а если не знают, то как минимум подозревают меня черт знает в чем.
Да что мы такого делали?! Просто сидели на крыше и смотрели на лживые лампочки!
— Куда ты вчера пропала? — с подчеркнутым равнодушием спрашивает мама, столкнувшись со мной в коридоре. Она несет несколько банок в летнюю кухню, наверно, чтобы простерилизовать их. — Бросила на террасе ноутбук и сама как сквозь землю провалилась.