Дурная слава
Шрифт:
Она наркотик. Она мой рай и ад. Она — мой кислород.
Я аккуратно беру Джонни за бедра и приподнимаю вверх. Она не сопротивляется. И вот уже мне не нужно склоняться к ней, а ей — запрокидывать голову и становиться на цыпочки. Она такая миниатюрная, хрупкая, невесомая пушинка. Моя маленькая девочка. Моя жаркая маленькая девочка. Ее невыносимо прекрасные ножки плотно сжимают меня по бокам и смыкаются где-то на пояснице, отчего я окончательно теряю голову. И мне срочно нужно остыть, иначе…
Против воли я отрываюсь
Чертовка сводит меня с ума, я балансирую на грани. Моя ладонь против воли рассудка скользит от ее бедра все выше и выше и забирается под футболку. Я ощущаю, как под кожей пышет пожар, дикое пламя которого насквозь прожигает меня, и мне хочется дальше, хочется большего… Но мне следовало бы спросить у нее разрешения.
Я вновь отстраняюсь, буквально на мгновение, но только для того, чтобы взглянуть ей в глаза и прочитать в них ответ. Но ее ответ, кажется, кроется в продолжении: она, запустив свои тонкие пальчики мне в волосы, торопливо подается вперед и целует меня, вновь и вновь, как будто не может насытиться. И я тону в ней. Я обречен. Я теряю контроль.
Я желаю сорвать с Джонни все лишнее — долбанную одежду, которая путается у меня под рукой, — избавить ее и себя от ненужных слоев, которые не дают разрядам тока, возникшим меж нами, пройти по венам, по каждому капилляру. Что это, сон? Раз одной только мысли достаточно, и она меня понимает. Распаленно встряхнув волосами, эта страстная куколка, едва ли задумавшись, стягивает с себя футболку. И я улыбаюсь. И не могу не взглянуть на нее. На ее простенькое, но такое милое белье, и аккуратную грудь, которую я тут же, миллиметр за миллиметром, покрываю миллиардами поцелуев. Но и этого мало.
— Стой, — шепчет она. А сама, позволяя касаться себя везде, продолжает испытывать меня на прочность. — Мои родители порвут нас на тряпки, если узнают, чем мы занимаемся здесь, прямо под окнами.
Я улыбаюсь:
— А мы разве чем-то таким занимаемся? У нас любовь.
— Какая к черту любовь? — тихонько смеется она и со всей своей нежностью ворошит мне волосы на затылке.
— То есть ты предлагаешь… — веду бровью я, — переместиться куда-нибудь, где нас не найдут?
— Нет! — забавно фыркает она. — Я такого не предлагала!
— Тогда у меня есть еще один замечательный вариант.
— Какой?
Я тепло чмокаю ее крохотный носик и опускаю Джонни на землю.
— Тащи бутеры!
— Ты такой смешной, когда ешь, — улыбается она. Подтягивает ноги к груди и укрывает их пледом, под которым мы вообще-то сидим на террасе вдвоем.
Я толкаю Джонни плечом:
— А ты такая смешная, когда наглеешь, — тащу из-под нее плед и, завладев им полностью, заворачиваюсь в него с головой.
— Эй! — в шутку злится она, но, заметив мою умильную рожу, которую я быстренько состряпал и зафиксировал, сразу же
Тогда я распахиваю свой «вигвам» и приглашаю рыжую бестию «в гости», не забыв намекнуть, чтобы она прихватила с собой оставшиеся бутерброды. А когда Джонни, хихикнув, подается с тарелкой вперед, я обнимаю ее и согреваю теплом.
— Может, все-таки расскажешь, как ты оказалась в вольере?
— Все очевидно, — чертовка смущенно жмется ко мне. — Я — волшебница, и умею телепортироваться.
Ее шутка звучит так мило и до смешного наивно, что хочется поцеловать эту пай-девочку в макушку. Но ближе всего оказывается носик. Аккуратный, строптивый носик, который она, после моего скоропалительного поцелуя, прячет в складках футболки у меня на груди.
— М-м, — интригующе тяну я. — Хотела попасть в мои в объятия и… промахнулась?
— Может быть, и так, — приглушенно мурлычет она. А потом распрямляется и с показным осуждением фыркает: — А вот ты поступил, как последний…
Я приподнимаю бровь:
— Козел?
— Заметь, — улыбается она, дразня своими соблазнительными губками, — я этого не говорила. Ты окрестил себя сам!
— Я поспешил опередить тебя, чтобы не словить более тяжеловесный комплемент в свою сторону. Я догадываюсь, какие слова незаслуженно вертелись на твоем остреньком язычке. Ведь так, Джонни?
— То есть, — прищурившись, буравит меня взглядом она, — ты не раскаиваешься?
— В чем? — напыщенно хмыкаю я. — Я же освободил тебя!
— Но сначала посмеялся надо мной! Признайся, тебе было весело!
И я незамедлительно соглашаюсь:
— Мне было весело, — покорно киваю, слегка отпрянув от нее. — Видела бы ты себя со стороны! Кстати, можем, погуглить, вдруг ты уже где-нибудь на Ютюбе…
— Ну, ты и… козел! — смеясь, пихает меня она и отбирает ломтик хлеба, который я приготовился съесть.
— Че-го? — хохотнув, я перехватываю ее запястье и, устроив небольшое противоборство, вынуждаю Джонни покормить меня с руки. — Вот тут я точно ни при чем! — кусаю ее непревзойденный сэндвич и, притянув чертовку к себе, разрешаю и ей слегка подкрепиться.
Это так кайфово: обнявшись, сидеть с ней, жевать эти сухие обветренные бутерброды и посылать приветы лживым лампочкам солеными от сыра поцелуями. Самыми пылкими, самыми яркими, затмевающими небесное мерцание! И кто бы мог подумать, что рядом с этой неугомонной куколкой я стану безнадежным романтиком.
Я твой. Ты моя.
— Ну, прости, — шепчу я, наконец-то оторвавшись от ее разгоряченных губ, и принимаюсь подлизываться, тараня лбом. — Я просто любовался тобой. Смотрел на тебя и не мог не улыбаться. Как и сейчас.
— Может, лучше еще бутербродик? — как бы отмахиваясь от моих признаний, смеется она.
Маленькая врединка все еще страшится собственных чувств.
— Да не, спасибо, — мщу ей по-доброму, надеясь в конечном итоге раскрепостить. — Вообще-то я объелся шашлыков, а твои бутеры ел исключительно из вежливости…