Дурная слава
Шрифт:
— Какой взгляд? Как смотрю?
— Как на жабу.
«Да ты и есть жаба», — едва не вырвалось у Бориса Львовича.
— Инна, ну в чем дело? Почему ты так раздражена последнее время? Это становится невозможным…
— Почему раздражена? — со сладострастием подхватила тему Инна Яковлевна. — А ты не знаешь? С тех пор как ты перевез к нам своего папашу, у меня минуты нет спокойной! Сейчас мы вернемся, и окажется, что он перевернул крупу на кухне или выбросил одежду из шкафа… Ты ляжешь спать, а я буду все это убирать.
— Можно
— И оставлять ее в квартире? Чтобы она слушала, что у нас в спальне делается? Вернее, слышала, что у нас там ничего не делается…
— Можно подумать, это по моей вине!
— По твоей! Потому что я не могу оставаться женщиной в таких условиях! Я не могу через силу, когда за стеной стоит то храп, то хрип какой-то…
— О господи… Хорошо, я предлагал тебе другой вариант: ехать к Самойловичам одной, а я бы остался с отцом.
— Еще чего! Я что, вдова? Или брошенка, чтобы одной по гостям шляться? Ладно бы еще, на машине…
— Чем тебе эта не машина?
— Женщина за рулем джипа — это пошло. Мне нужна своя машина! Я хочу «вольво», сороковушку!
— Мы только что закончили с дачей…
— Ее надо перестраивать, это не дом, а скворечник!
— Но ты сама утверждала проект!
— А что мне оставалось? Если бы я его не утвердила, деньги бы вообще растворились. Мы считаем каждую копейку, когда ты сидишь на мешке денег!
— Это не мои деньги, это деньги моего отца!
— Слабоумного старика, которому каждый день мерещится, что его обокрали! Я только и слышу: «Инночка, где моя валютная книжка? Да не эта, другая…» Словно я уличная воровка. У него этих книжек как собак нерезаных. Стены оклеивать можно!
— Он старый, больной человек. У тебя тоже были родители…
— Мои родители умерли быстро, в здравом уме, как приличные люди. Они ни меня, ни тебя собой не обременили.
— Что ты предлагаешь? Мне что, сдать его в дом для престарелых? Где доживают свой век несчастные, одинокие люди?
— Почему в дом для престарелых? — оживилась Инна Яковлевна. — Есть вполне приличные места. Мы разговаривали сегодня с Танечкой Самойлович…
— И ты ей с удовольствием нажаловалась, что муж-изверг посадил тебе на шею своего маразматика папашу.
— Она просто спросила, как мы живем. И я ей рассказала как.
— И что она?
— Она сказала, что так жить нельзя.
— А как можно? Из окна его выбросить, что ли? Он скоро умрет, и все его добро перейдет ко мне.
— К нам! — поправила женщина, яростно взглянув на мужа. — И кто тебе сказал, что он скоро умрет? Да он сначала нас обоих в гроб вгонит! Сердце как пламенный мотор, пищеварение как у крокодила. У него, кроме мозгов, все в глубокой норме! Мне такое здоровье и не снилось. Я два шага прошла — у меня одышка…
— Жрать меньше надо!
— Не смей так со мной разговаривать!
— И ты не смей! В нашем роду не принято бросать стариков! И если ты меня поставишь перед выбором,
— Да кто остался в вашем роду, кроме вас двоих? И нечего меня пугать! Он, видите ли, не меня выберет! У нас все имущество общее! Устанешь делиться!
— Все, приехали! — рявкнул Борис Львович, останавливая машину перед подъездом. — Поднимайся, а я на стоянку.
Он С ненавистью смотрел, как бесформенная фигура жены, которую не красила даже роскошная шиншилловая шуба, выползает из машины.
— Не задерживайся! — бросила она ему через плечо и направилась к подъезду.
Борис Львович поставил машину в бокс, перешел улицу, задержался взглядом на вывеске «Ночная птица». Это был вполне приличный ночной бар, где его знали, где подавали хороший коньяк и джин. Домой идти категорически не хотелось. Конечно, это малодушие, потому что весь яд, который его законная супруга накопит к его возвращению, он получит сполна. Но прежде следует, пожалуй, выпить пару рюмок, чтобы, так сказать, повысить толерантность и не заехать кулаком в ненавистное Инночкино лицо. Она будет орать, что он черт знает где болтается, ну да наплевать. Минуту поколебавшись, Борис Львович вошел внутрь.
В уютном, полутемном помещении было немноголюдно. За стойкой наблюдался бармен Игорь. Он перетирал бокалы и разговаривал с сидевшей у стойки стройной барышней с переброшенной на грудь пшеничного цвета косой. Не красавица в строгом смысле слова, но чрезвычайно миловидна, отметил про себя Борис Львович. Он вообще побаивался красавиц, их надменности, холодности. Этого выражения лица, с которым они идут по жизни: мол, любуйтесь, так и быть, но руками не трогать!
Девушка чему-то рассмеялась. На щеках заиграли ямочки. Блеснул ровный жемчужный ряд. У Бориса Львовича заныло внизу живота. Он давно, месяца два, не спал с женщиной. С тех пор как в их доме появился его отец, жена объявила сексуальный бойкот.
— Борис Львович! Добрый вечер! Рад вас видеть! — приветствовал постоянного посетителя Игорь.
— Здравствуй, Игорек! — Ратнер подошел к стойке.
— Что будете пить?
— Коньяк есть?
— «Хенесси».
— Давай сто граммов.
Ратнер не сводил глаз с белокурой барышни. Она потягивала какой-то коктейль, стреляя смеющимися глазами то в Игоря, то в Ратнера.
— А это моя одноклассница, Марина, — представил девушку бармен.
— Очень приятно, — смутился Борис Львович.
— Представляете, она теперь живет по соседству. Переехала в наш район. Я вчера иду по улице, глядь: Маринка собственной персоной! Три года не виделись. С тех пор как школу закончили.
— И не страшно вам здесь одной? — охрипшим от волнения голосом спросил Ратнер.
— А чего бояться? Я в гостях у Игоря. А живу прямо напротив. Вон мой дом. — Она указала тонким пальчиком в окошко.
— А что же, на работу утром не нужно?
— Я учусь. Завтра у парней военная кафедра, а девушки свободны.