Дурное влияние
Шрифт:
А когда поворачиваюсь к остальным, уверенный, что все смеются, то обнаруживаю, что смеяться никто и не думает. Наоборот, все стоят и таращатся на меня, точно я шизанутый. Тут-то я и понимаю, что сделал только хуже.
На следующий день Блоб сообщает, что день рожденья отменяется.
Я всегда считал, что ты там, где ты есть. Считал, что все всегда остается на своих местах. Что все неизменно. Теперь я знаю, что это не так. Мир — очень скользкая штука. Достаточно пошатнуться чему-то одному, и все может полететь в тартарары. Те, кого ты знал много-много лет, могут переменить свое мнение о тебе без всякого предупреждения,
Даже мама что-то замечает и начинает доставать меня вопросами: мол, почему я как-то странно себя веду, почему сижу дома, почему не гуляю и почему я перестал видеться с Олли.
— Это потому, что он курит? — спрашивает она.
— Я ВИЖУСЬ С НИМ, — отвечаю я. — МЫ ВИДИМСЯ В ШКОЛЕ КАЖДЫЙ ДЕНЬ. ОН МОЙ ЛУЧШИЙ ДРУГ.
Сам не знаю, зачем я ору.
— А почему вы больше не встречаетесь в выходные? Вы что, поругались?
— НЕТ.
Она хмурит брови и спрашивает, в чем дело, поэтому я выбегаю вон из кухни, хлопнув дверью.
Но она идет следом за мной, в мою комнату, садится на край кровати и принимается зудеть — так тихо и спокойно, как будто объясняет химическую формулу и мы с ней единственные из всех ученых мира, кто ее понимает, — что она не хочет, чтобы я проводил время в компании мальчиков, которые курят, и что она страшно разозлится, если хотя бы заподозрит меня в курении, но в то же время ей не хочется, чтобы я думал, будто мне вообще нельзя выходить на улицу.
— В мире, — бубнит мама, — полно людей, которые совершают дурные поступки, каждый в своей жизни совершает что-то дурное, но это вовсе не означает, что ты должен от всех прятаться. И то, что я рассердилась и отругала Олли, вовсе не означает, что теперь вы вообще не должны видеться. Меньше всего мне хочется, чтобы ты слонялся по дому как неприкаянный. Олли твой лучший друг. Сходи к нему в гости. А если не хочешь видеться с ним, начни встречаться с другими ребятами. Нельзя все время сидеть в четырех стенах. И не бери пример с Рейчел, ее поведение трудно назвать взрослым или умным. Тебе надо гулять. Найди себе дело по душе.
Мама настолько не врубается в ситуацию и настолько тормозит, что мне хочется заплакать. Я уже чувствую, как подступают слезы, но это вовсе не из-за того, что я расстроен. Это из-за злости и разочарования. Никто не понимает, что происходит, поэтому я снова бегу прочь, на сей раз вон из дома и вниз по улице. Податься мне некуда, и я просто бреду куда глаза глядят и думаю — ищу способ, как сделать так, чтобы все снова стало хорошо, но в голову не лезет ни одной путной мысли. Я не знаю, как вернуть мою прежнюю жизнь. А что, если я вообще не стану нормальным и у меня никогда больше не будет нормальных друзей?
А от маминых попыток сделать как лучше все становится только хуже. В последнее время она смотрит на меня так, словно старается понять, почему я несчастлив, и от этого мне еще более тошно. Ее пристальный взгляд лишний раз напоминает мне, что все хуже некуда, точно я сам об этом не знаю.
Ненавижу ее. Ненавижу маму. Ненавижу всех.
«Макдоналдс»
Жизнь Олли изменилась так же круто. Раньше у него был я — тот, кто удерживал его на правильном пути, — но теперь я с ним даже не разговариваю. Какое-то время Олли еще пытается наладить контакт, но, осознав, что я не шучу, сдается, и скоро мы ведем себя так, будто другого на свете и не существует
Теперь Олли под Карлом. Игра окончена. Карл победил.
А это значит, что Карлу придется придумать новую игру. И я догадываюсь, что это за игра. Мне неизвестны ни правила, ни детали, но одно я знаю наверняка: в игре будут победитель и проигравший и этим проигравшим как пить дать окажется Олли.
Теперь, когда я больше не сижу с Олли, сосредоточиться на школе он не может. И неприятности у него идут косяком — сначала из-за того, что на уроках он где-то витает в мыслях, потом из-за невыполненных домашних заданий. А то начинает бросаться со Скоттом и Мартином чем попало, но те, разумеется, выходят сухими из воды, и достается лишь одному Олли.
Есть такие ребята, которых хлебом не корми, дай только влезть во что-нибудь стремное. Но Олли не из таких. Олли терпеть не может неприятностей. Более того, он даже не понимает, что неприятности тут как тут. Даже взгляд у него стал каким-то другим — более сонным, но в то же время более настороженным, типа ему влом особо напрягаться, но защитить себя он готов в любую секунду. И еще я уверен, что он прогуливает. Я не знаю, где он шляется, но с кем шляется, догадаться нетрудно.
В дни, когда Олли сачкует, я сижу на своей «Камчатке», слушаю сопливое сопение Блоба, пялюсь на парту, которую по праву считаю своей, с двумя подоткнутыми пустыми стульями, и свирепею так, что хочется вскочить и переломать все вокруг. Но я не понимаю, кого винить. Не могу разобраться, кого я ненавижу больше всего.
а) Олли;
б) Карла;
в) себя;
г) маму;
д) Блоба;
е) ребят, которые издеваются над Блобом, но в один прекрасный день с таким же успехом могут наброситься на меня.
Это называется «выбор из множества». Обведите кружком нужную букву.
Обычно выбор из множества — это легче легкого, но сейчас ответ мне никак не дается. Разве что обвести все буквы сразу. У меня отняли все, что я когда-то любил. Ковыряя подживающие болячки на костяшках, я гляжу на два пустующих стула и понимаю: я просто обязан что-то сделать, чтобы спасти себя. Нужен какой-то решительный поступок, чтобы не скатиться до уровня жалкого существа по имени Блоб.
У меня есть лишь один выход. Снова втереться в компанию Олли и Карла.
Чаще всего Олли прогуливает по четвергам. Не знаю почему, но это так, и вот в очередной из четвергов я отправляюсь в школу, но дохожу лишь до дома Олли. И топчусь за углом, откуда могу наблюдать за его дверью, сам оставаясь невидимым.
Он выходит в свое обычное время и идет в сторону школы. Я дожидаюсь, пока он свернет налево в конце улицы — наш привычный маршрут, — и двигаюсь за ним на безопасном расстоянии. Рывок-передышка, как мы когда-то следили за Карлом. Даже странно, что я вдруг об этом вспомнил. Такое ощущение, будто все это было не с нами, хотя прошло всего несколько недель.
В конце Хоторн-авеню Олли делает то, чего я от него и ждал. Он не идет по Фрэнсис-роуд к школе, а срезает влево, на боковые улочки, которые стекаются к кинотеатру.
Я пускаюсь за ним. Сердце колотится как сумасшедшее, и от возбуждения я едва не забываю о том, что впервые в жизни прогуливаю школу. И лишь заметив идущего навстречу мальчишку с портфелем и сменкой, вдруг вспоминаю, где я и что я. Пацан бросает на меня подозрительный взгляд, поскольку даже дураку ясно, что я замышляю какую-то каверзу, но я свирепо зыркаю на него, и он припускает со всех ног. Это всего-навсего первоклашка, и он вряд ли в курсе, как меня зовут.