Дурное влияние

Сатклифф Уильям

Следующий раунд. Я тяну первым и вынимаю туза. Не в силах сдержаться, издаю торжествующий клич и пускаюсь в пляс, потому что наверняка знаю, что победил.

Дальше очередь Олли. Он вытягивает короля, отчего я опять начинаю приплясывать. Расклад просто идеальный. Я против Карла, и у меня одиннадцать ударов!

— Король! — радостно ору я. — Король!

Карл, снова сняв по-пижонски, достает паршивенькую тройку. Экстраунижение.

— ТРОЙКА! — веселюсь я. — Ну что ж ты, Карл? Мог бы сыграть и

получше!

Он молча протягивает мне карты и выставляет кулак, но не глядит на него, как Олли, а смотрит мне прямо в глаза, точно бросает вызов. Какой момент! Я тяну время, аккуратно складывая колоду, и поступаю с Карлом точь-в-точь как он поступил с Олли: располагаю его кулак именно там, где мне удобней врезать с размаху.

Первый удар звучит совершенно иначе. Я бью раза в два сильнее, чем по кулаку Олли. На средней костяшке тут же проступает водянистое пятнышко, что-то вроде крошечного волдыря. Карл даже не смотрит на него. Он не сводит глаз с меня и лишь медленно прищуривается, показывая, что спокоен как удав.

— Один, — произносит он таким тоном, словно отсчитывает «один-ноль» в свою пользу.

Мой второй удар еще чуть сильнее. Я целю в ту же костяшку, но промазываю, и контакт получается не таким смачным.

— Два.

В голосе Карла легкий намек на торжество.

К цифре «восемь» на кулаке вздыбливается кожаный лоскут, под которым явственно проступает краснота. На счете «десять» это уже не просто краснота, а настоящая кровь. С последним ударом на нижней карте остается маленькое красное пятнышко. Я показываю его Карлу.

— Неплохо, — говорит он, причем как бы с двойным сарказмом, поскольку в голосе сарказма нет, но смысл явно язвительный.

Мое сердце начинает бешено колотиться. Я вхожу в то состояние полной концентрации, когда для человека перестает существовать все, кроме игры. Я знаю, что выиграю. Я чувствую — сегодня мой день.

Протягиваю колоду.

Олли — пятерка треф.

Карл — восьмерка бубен.

Как два пальца. Даже обидно.

Я снимаю по-карловски, картинно поднимая и выставляя карту вперед, чтобы другие увидели раньше меня. И не могу поверить своим глазам, когда разворачиваю руку и вижу перед собой двойку пик. Двойку! Когда на кону какая-то несчастная восьмерка!

— Обломись, — говорит Карл. Тихо, без злорадства.

Он собирает карты и поудобнее пристраивает мой кулак. Я смотрю на его вторую руку и вдруг замечаю, как он держит колоду. Не горизонтально, а вертикально, как держат нож, когда хотят с размаху всадить его в стол. И когда Карл становится наизготовку, я понимаю, что именно так он и собирается бить: ребром колоды, а не плоскостью, как до того.

— Так бить нельзя, — говорю я.

— Это еще почему?

— Нельзя, и все.

— В правилах ничего не сказано про то, как держать

колоду.

— До этого мы играли по-другому.

— Я могу бить так, как хочу.

— Это нечестно.

— Никто никого не обманывает.

— Если ты собираешься бить так, то я не играю.

— Выходить из игры посреди раунда нельзя.

— Нельзя менять правила посреди раунда.

— А кто меняет? Это ты пытаешься поменять правила, отказываясь играть дальше.

— Я не отказываюсь.

— Отлично. Тогда давай руку.

— Не дам, если ты собираешься бить ребром.

Карл оглядывается:

— Олли, в правилах было что-нибудь про то, как держать колоду?

Олли переводит взгляд с Карла на меня, затем опять на Карла. И отрицательно мотает головой.

— И он не может выйти из игры посреди раунда, так?

На этот раз Олли на меня не смотрит. Он не смотрит даже на Карла. Он просто пожимает плечами.

— Вот видишь, — ухмыляется Карл и поправляет мой кулак.

Я все еще пытаюсь придумать какой-нибудь ответ, когда Карл наносит первый удар. С такой силой, что мою руку буквально отшвыривает вниз. Ребро колоды врезается аккурат за средней костяшкой, отщелкивая завиток кожи. Под содранной кожей — какая-то бесцветная масса. Сперва она беловатая, но краснеет прямо на глазах. Такое чувство, будто в руку всадили огромную иглу.

— Один, — говорит Карл.

Сердце гулко стучит в груди, в голове шумит, и кажется, что все это происходит не со мной. Словно моя голова онемела. Словно я смотрю на происходящее откуда-то издалека.

Карл поправляет мою руку и замахивается колодой, но теперь не от плеча, как в первый раз, а поднимает колоду высоко над головой, как можно выше. И бьет. Гораздо сильнее и точь-в-точь в то же самое место. Можно подумать, что он пытается вбить туда гвоздь.

— Два.

Ощущение такое, что это нож, а не колода карт. Боль пронзает руку насквозь, словно там внутри все заходится от визга. Из дырки на коже проступает красная капля, идеальный маленький шарик, с третьим ударом превращающийся в кровавое пятно, размазанное по всей костяшке.

Он отсчитывает удары, все восемь, и хотя голос его не очень меняется, Карл не в состоянии скрыть, до чего ему все это в кайф. Его щеки, обычно такие бледные, почти прозрачные, наливаются цветом, будто он только что умял здоровенную тарелку горячего супа.

Когда он заканчивает, глаза у меня щиплет от слез, а все тело сотрясает мелкая дрожь, хотя внешне это никак не проявляется.

Моя рука — одно сплошное месиво. Порой ты забываешь, что внутри ты состоишь из красного, хлюпающего месива. Костяшки выглядят так, словно меня вспороли, желая поглядеть, что там внутри, — убедиться, что там, под поверхностью, это все еще я.