Душа моя - элизиум теней
Шрифт:
пораньше, чтобы принять участие в празднике. Она опоздала, гости уже расходились.
Любовь Андреевна подсела к подвыпившему Павликовскому и стала обедать. Нужно
думать, что она, кокетничая с ним напропалую, все время подливала ему и себе вина.
Очевидно, она раздразнила его, он стал делать попытки обнять ее. Она вскочила, он за
ней. И вот тут разыгралась дикая сцена. Он утратил совершенно человеческий образ и, крича по-звериному, стал гоняться за ней. Мачеха не
втолкнула Любовь Андреевну и меня в какую-то комнату, вскочила сама, заперла дверь на
ключ и стала ее баррикадировать. С диким рычанием Павликовский ломился в дверь.
Подоспела помощь. Отец с официантами связали отбивавшегося зверя и отвезли его
домой. В эту ночь Любовь Андреевна не ложилась. В слезах она укладывала свои вещи, и
уехала с первым утренним поездом. В доме одна я тяжело пережила эту разлуку. Мы
никогда больше ее не видели и ничего не слышали о ней. На следующий день
Павликовский пришел извиняться. Инцидент был исчерпан.
Мой отец был твердо уверен в своем долголетии. «У меня хорошая наследственность», –
говорил он, – «отец и мать умерли на девятом десятке». Прекрасное здоровье, живость, моложавый вид – все, казалось, подтверждало его предсказание. Правда, был небольшой
сигнал – припадок удушья месяца за два до кончины. Павликовский нашел кое-какие
непорядки в сердце, посоветовал бросить курить и не пить. И вот в одну из суббот
февраля 1890 года родители, как обычно, были в гостях. В два часа ночи я проснулась на
своем диване в кабинете от ужасных, нечеловеческих криков отца. «Умираю, спасите, доктора...». Вскочивший Веня помог мачехе ввести его в гостиную и положить на диван.
Он замолк. Приведенный Веней врач констатировал смерть от разрыва сердца. Последний
вечер он провел в очень оживленном настроении – играл в карты, после ужина
организовал веселые танцы. За несколько шагов до дома он почувствовал себя плохо, и
через пять минут его не стало.
Панихиды, похороны, поминальный обед – все эти аксессуары смерти прошли для нас,
детей, в каком-то тумане. И печаль наша относилась к потере отца, близкого нам, корнями
связанного с нами человека. И только через несколько дней мы осознали, что значит
потерять главу семьи, кормильца, как круто изменилась вся наша жизнь. Веня и Витя
сделались живущими воспитанниками института. Квартира была ликвидирована, вещи
частью проданы, частью расставлены у сослуживцев отца. Мы с мачехой очутились в
одной комнатке, которую наняли почему-то у гробовщика. Опустив в землю один гроб, мы
по какой-то инерции три месяца прожили среди других гробов.
2.
В это лето наша осиротевшая семья встретилась в Журавке. В конце лета мачеха вздумала
съездить навестить своих родных и, вероятно, из экономических соображений не хотела
брать меня с собой. Мне только что исполнилось 15 лет. Куда девать меня? Она вспомнила, что кузина отца – тетя Анета – живет в Гомеле. Муж ее Антон Александрович Окинчиц .
был популярный городской врач. Елена Георгиевна решила завезти меня к тетке до начала
занятий в гимназии. Супруги были бездетны, оба полюбили и принялись баловать меня.
Тетя, заметив бедность моего гардероба, стала пополнять его. Антон Александрович, возвращаясь в работы, привозил мне конфеты, фрукты, а к концу моего пребывания
подарил мне часы. Моя радость и гордость при получении этого подарка были
беспредельны. Тетя как-то разумно распределила мое время. Я вышивала себе блузку под
ее руководством, впервые с наслаждением читала «Войну и мир». У них был свой выезд.
Мы с тетей много катались по живописным окрестностям Гомеля, ездили в гости к
соседним помещикам. Я прониклась благодарностью и обожанием к своей тетке. О
разлуке с ней и возвращении к мачехе я думала с содроганием. Как я была ранена в самое
сердце, когда после просьбы Антона Александровича, обращенной к мачехе, привезти
меня к ним после экзаменов на все лето, тетя Анета холодно сказала: «До будущего лета
много воды утечет, рано еще говорить об этом». Я поняла, что она не хочет моего приезда, и это еще увеличило горечь разлуки. Только потом мачеха мне объяснила, что стареющая
тетя видела во мне возможную будущую соперницу. Я впервые знакомилась с изнанкой
жизни. В каком неприглядном виде она стала передо мной.
Следующую зиму мы с мачехой провели в Гатчине. Я оканчивала гимназию. Желая
освободиться от меня и провести лето на юге, мачеха пристроила меня на три месяца у
француженки в городе Креславка Витебской губ. . Ее сын был преподаватель французского
языка в Гатчинском институте. Мм Генглез брала пансионерок. За 25 рублей в месяц она
давала им отдельную комнату, полный пансион и занятия по французскому языку. Мачеха
отличалась неимоверной скупостью, она стала торговаться, уперлась на 20 руб.
– и ни в
какую. Разультаты для меня получились плачевные: мне пришлось спать на диване в
столовой, а комната стояла пустая. Со мной не занимались. Мм Генглез и ее престарелая