Душа моя - элизиум теней
Шрифт:
несколько минут к нам в детскую. Брал кого-нибудь из нас, чаще всего меня, на колени и
беседовал в нами. Он любил трепать нас за мочку уха, ласково приговаривая что-нибудь
вроде: «Ну, мальчик, как поживаешь, как дела, много ли шалил?». Мне он постоянно
обещал купить красные сапожки, «если я буду умница». Затем он обедал один, раздевался
и ложился спать. С этого момента и до окончания его отдыха во всей квартире
устанавливалась полная тишина. Ходили на цыпочках,
бессонницей, спал очень чутко, и горе тому, кто осмелился как-нибудь неосторожно
прервать его сон. Такое деспотичное отношение, создавая тяжелые условия для
окружающих, возможно, способствовало развитию в нас культурных навыков, одним из
которых является уважение к чужому покою.
Вечером мы редко и ненадолго видели отца. Он или уходил, или сидел в халате в своем
кабинете, чтото писал, чем-то занимался. Вход в кабинет нам строжайше был запрещен.
Совершенно не попадали в поле зрения нашего отца вопросы о том, как мы питались, как
проводили время. В дневнике моего брата есть указание на упрек, сделанный Машей
Аннушке: «Ты даешь детям только свои объедки».
Вспоминая в последующие годы наше питание в этот период, мы видели себя сидящими в
детской за небольшим, ничем не покрытым столом. У каждого кружка горячего чая баз
сахара и большой ломоть черного хлеба, намазанный патокой. И так два-три раза в день.
Никаких обедов никто из нас не мог припомнить. Довольны были дети, богатели
прислуги. Кроме младшего брата мы отличались прекрасным здоровьем, чему не мало
способствовал, помимо патоки, прекрасный гатчинский воздух.
Младший брат родился у больной туберкулезом матери, и первые два года его жизни были
сплошным страданием. У него на шее все время были гнойные раны. Я помню его
маленькую фигурку, когда он в два года стал ходить. Все еще с забинтованной шеей, с
лицом, похожим на ангела, он постоянно твердил, подымая кверху ручонку: «Моя мама на
небе, и я скоро пойду к ней». Но вопреки всей нашей тогдашней обстановке и
предсказаниям, он поправился. В детстве он отличался каким-то кротким терпением и
добротой. И если бесконечно меняющиеся прислуги уделяли детям какую-то долю
внимания, то, несомненно, оно перепадало ему.
Старший брат Жорж поступил в малолетнюю школу Гатчинского Сиротского Института, в
котором преподавал мой отец. С тех пор, как он научился читать, он был неразлучен с
книгами.
Второй по счету Вениамин был старше меня только на 11 месяцев. Природа наделила меня
неисчерпаемым источником жизнерадостности и веселости. Веня был не по летам
серьезным, вдумчивым и скорее мрачным. Мы с ним
Предоставленные самим себе, мы в теплые времена года почти все время проводили на
дворе, в своем садике или в экскурсиях по чудесным гатчинским паркам. Тихий городок с
редкими извозчиками не представлял для нас никакой опасности, тем более, что мы
ходили всегда осторожно, крепко держась за руки. Оба мы страстно любили музыку. В то
время в Царском саду около дворца часто играл духовой оркестр, и устраивались
народные гуляния с танцами. Однажды мы с братом услыхали, что там будут танцы, и
лучшие исполнители польки получат призы. Мой брат был музыкальный, он помнил
мотив польки, и мы с ним решили, подучившись дома, выступить на получение приза.
Брат напевал, мы долго трудились, вырабатывая па. Танец мы исполнили – правда, нас, оборванных грязнушей, на площадку не пустили. Мы танцевали, как умели, сбоку между
деревьев. Из сада мы возвращались, гордые сознанием, что станцевали польку на приз
вместе с другими.
Во время наших прогулок мы все время спрашивали у встречных: «Который час?»,
заботились, как бы не опоздать к приходу домой отца.
К этому времени относится одна моя выходка, о которой много говорили у нас на кухне.
Мы с братом играли на дворе. Раздобыв где-то кусок бумаги, мы делали пакетики с
песком. К нам на двор часто приходила слепая нищая. Она подошла к нам, протянула руку, нащупала мой пакетик с песком. Как это случилось, трудно сказать, но пакетик оказался в
ее руке, и она, поблагодарив, ушла.
«И кто-то камень положил в ее протянутую руку». На другой день она пришла на двор
жаловаться. Дело дошло до отца, он не так сердился, как хотел пояснить мне жестокость
моего поступка. Я обезоружила и рассмешила его, когда на вопрос: «Зачем ты дала ей
песок?» – ответила: «Чистить самовары».
Сохранилась фотография нас с братом, сделанная еще при жизни матери. На нас
бархатные платья с кружевными воротничками. По рассказам очевидцев, она была очень
заботлива к детям, и у нас всего было вдоволь. Но все поизносилось, поистрепалось, и во
время наших прогулок мы с братом постоянно слышали жалостливые: «Вот бедные
сиротки идут». К этому мы привыкли. Но раз как-то, я помню, две кумушки на лавочке у
своих ворот громко поделились своими впечатлениями: «Вот Борейшевские обормоты
идут». Я знаю, что Борейша – наша фамилия, а новое слово меня поразило, я долго не
знала, что оно значит. Грязные, оборванные, но довольные своей ранней