Душа моя - элизиум теней

Вейтбрехт Евгения Алексеевна

вокруг церкви.

Хотя я не верила ни в бога, ни в обряды, но я любила в эту ночь наблюдать за всем, что

происходило под моими окнами.

66

Но этим и закончились положительные стороны близости церкви, совершенно не

искупающие малого количества солнца, попадавшего в мою комнату.

В 1938 году до жильцов дома дошли слухи, что церковь собираются ломать и на ее месте

строить пятиэтажное здание гостиницы. Тогда уж к нам не попадет ни единого

солнечного

луча. Эта перспектива нас не устраивала, но не стоило огорчаться, пока все было в области

слухов.

Но вот в июне 1941 года, почти накануне объявления войны, жильцы нашего дома, окна

которых выходили на церковь, получили предписание такого-то числа от 12 до 2 часов

ночи покинуть свои помещения ввиду намеченного на это время взрыва церкви. Когда я, согласно приказу, в ту памятную ночь вышла на двор, там кучка людей обсуждала вопрос, как лучше в данном случае – открыть окна или оставить их закрытыми. Первое

разрешение вопроса казалось мне правильнее. Я вернулась домой и открыла окно, затем

вынесла стул в переднюю и уселась, спокойно ожидая событий. Около 2 часов ночи

произошел взрыв. Создалось такое впечатление, будто наш громадный дом подпрыгнул.

Боже, в каком виде я застала комнаты! Пыль стояла столбом, трудно было что-нибудь

разглядеть. Но скоро пыль осела, и часа два пришлось приводить комнату в такое

состояние, чтобы можно было лечь спать. Перед окном оказалась разваленная громада

церкви. Это место было приведено в порядок только в 1945 году, когда силами трудящихся

здесь был разбит сквер с клумбами и дорожками, с зелеными лужайками. Трудно

переоценить, насколько выиграла теперь моя насквозь солнечная комната с видом на сквер

и на Невский.

Черкасовы с няней с конца 1931 года до 1934 года трижды обменивали комнату, переехав

сначала на Петроградскую сторону, затем на Морскую, потом на Басков пер., пока не

получили прекрасную квартиру в правительственном доме на Кировском пр., 26/28. Все

эти годы они жили, нуждаясь в самом необходимом. Особенно плохо жилось им на

Морской, там у них бывали совсем плохие дни. Иногда придешь к ним, а няня шепчет:

«Евгения Алексеевна, нет ли у Вас немного денег, сегодня мы без обеда». Из своего тоже

тощего кошелька я доставала несколько рублей, и няня шла купить что-нибудь поесть для

своих хозяев...

Как-то супруги Черкасовы и я пошли в кино «Баррикада» против их дома. Перед сеансом

администрация предложила премировать билетами в свой театр того из зрителей, кто

назовет правильно больше фамилий постановщиков фильмов, шедших за последние

годы.

Мой зять безошибочно назвал всех постановщиков, и ему были вручены в порядке премии

два билета в кинотеатр на следующий новый фильм. Он уже снимался в нескольких

картинах, но был еще мало известен как киноактер.

Помнится, популярность его началась с роли Паганеля в фильме «Дети капитана Гранта»

Вспоминается и газетная статья Льва Кассиля, в которой он звал всех идти смотреть

Черкасова в этом фильме и слушать его песенку «Капитан, капитан, улыбнитесь...».

Популярность Черкасова вспыхнула сразу после появления этого фильма на экране. Об

этом можно судить по такому факту: еще не успел фильм сойти с экрана, и песенка

широко разошлась по Союзу, когда Николай Константинович с Ниной однажды

отправились на каток. С первого момента их появления громкоговоритель возвестил: «У

нас на катке находится Черкасов. Сейчас будет исполнена его песенка "Капитан, капитан...

"». Это произвело сенсацию, Николай Константинович был немедленно окружен толпой

катающихся. Пришлось уйти с катка, не покатавшись.

В квартире на Басковом, когда уже загоралась заря его мировой славы,

Николай Константинович как-то пожаловался мне: «Если бы Вы знали, какое у меня

последнее время скверное настроение – вот здесь (он дотронулся до того места, где у нас

находится солнечной сплетение нервов) – такое гнетущее состояние, как будто

предчувствие какого-то несчастья». С тех пор, когда у меня случаются такие

неврастенические подавленные состояния, я уже на примере Николая Константиновича

знаю, как мало они связаны с жизнью, и как мало можно верить предчувствиям.

Три месяца прошло со смерти Наташи, когда на еще незажившую рану болезненно легло

новое потрясение – ликвидация нашего семейного гнезда. Укладывая и упаковывая вещи, мы с Николаем Арнольдовичем признались друг другу, насколько тяжел для нас

переживаемый момент. Правда, пока Николай Арнольдович не привел в полный порядок

мою комнату и не вбил последнего гвоздика, он все свободное время проводил со мной. Да

и потом он был частым-частым моим гостем, благо мы жили на одной улице. Но все-таки

какая-то часть жизни ушла безвозвратно, и мы это сознавали.

Весь последующий год прошел у меня под знаком подавленного апатичного настроения.

При переезде из большой квартиры в маленькую комнату я продала за бесценок много

книг и по рассеянности оставила в квартире мои драгоценные тетради по искусству и