Душа Пандоры
Шрифт:
Деми открыла глаза, чтобы увидеть, как по кончикам ее пальцев вьется черная нить. Совсем не похожая на обыкновенную паутину, которую она рисовала в воображении, нить сочилась чем-то остро пахнущим и… жгучим.
Она закричала, затрясла рукой, пытаясь стряхнуть с пальцев ядовитую паутину. Та жглась и бугрила волдырями кожу. Глаза Деми закатились, она была в шаге от того, чтобы потерять сознание от боли. Никиас оказался быстрей. Подлетел к ней, голой и объятой черной кожей руками стянул паутину и бросил на пол. Крик Цирцеи — и верная магия внутри
Деми ошеломленно разглядывала вспухшие, покрытые волдырями руки.
«Порченная», — стучало в голове.
[1] Ихор (от древнегреческого , то есть нетленная кровь, сыворотка) — кровь богов, несущая в себе частицу их сил.
[2] Эгида — мифическая накидка из козьей шкуры, принадлежащая Зевсу и обладающая волшебными защитными свойствами.
[3] Кадуцей (лат. caduceus) или керикион — жезл, обвитый двумя обращенными друг на друга змеями, часто с крыльями на навершии жезла. Обладает способностью примирять людей или (по другой версии) — исцелять больных и раненых.
[4] Рог изобилия (лат. cornu copiae) — рог козы Амалтеи, кормилицы Зевса, способный дать своему владельцу всё, чего бы он ни пожелал.
[5] Золотое руно — золотая шкура барана, обладающая целительными свойствами.
[6] Рапсоды (греч. rapsodoa, от rhapsodia рапсодия) — древнегреческие кочующие певцы, распевавшие отрывки из Гомера и др. эпическ. писателей.
[7] Аэды (от греч. певец) — древнегреческие профессиональные исполнители эпических песен под аккомпанемент щипкового инструмента форминги (наподобие лиры).
[8] Гарпии (др. — греч. «похитительницы», «хищницы») — полуженщины-полуптицы, персонификации различных аспектов бури.
Глава девятнадцатая. Слетевшая маска
Деми не помнила неудач, которые настигали ее в день минувший, и каждый начинала с чистого листа. Не знала, сколько раз Цирцее пришлось бережно смазать ее пальцы целебными мазями, чтобы потом аккуратно перебинтовать, прежде чем они зажили. Для той, что не помнит себя, время — весьма странная вещь.
Однако в день, который еще не стер по кусочкам ее израненную память, Деми знала главное: любая магия в ее руках искажалась. Она устала видеть подтверждение собственным мыслям, записанным, увековеченным в дневнике — тому, что в ней, как в хрупком механизме, что-то сломано.
— Я должна понять, почему это происходит.
— Проклятие богов? — предположила Цирцея.
— Я об этом думала. И наверняка не раз. — Деми вскинула голову, с надеждой глядя на нее. — Вам известно куда больше моего. Что вы знаете о божественном проклятии?
Колдунья в задумчивости покусала нижнюю губу.
— Боги обидчивы и злопамятны, и истории многих людей тому в подтверждение. Например, охотника Актеона, которого Артемида превратила в оленя за то, что наблюдал за ней, купающейся, вместо того, чтобы в священном страхе уйти. Судьба Актеона печальна: он стал добычей собственных же охотничьих собак. Что до Нарцисса… его история наверняка тебе знакома.
Деми кивнула. Сын речного бога и нимфы, он был невероятно хорош собой,
— Но наказание богов обычно преследует человека на протяжении одной прожитой им жизни. И Актеон, и Нарцисс, насколько мне известно, пройдя через Аид, через безрадостную жизнь мертвых, получили свой шанс на новую жизнь, хоть и не получили — что ожидаемо — божественного благословения. Как и другим, им подарили шанс прожить новую жизнь, и они начали все с чистого листа.
— Но Арахна ведь осталась пауком на века.
— Это скорей исключение. Ты — девушка не совсем обычная, необычна и твоя история. А потому… Да, это возможно.
Деми до боли закусила губу, невидяще глядя поверх плеча безмолвного Никиаса, что замер у окна.
— Божественное проклятие можно как-то распознать?
— Прежде делать этого мне не приходилось. Но даже если и так… что ты с ним сделаешь? Его не вытравишь из тела.
В Деми, словно в колдовском котле, закипала решимость. Она не исправит содеянного, если останется… такой. Если любое проявление божественных сил в ее руках будет превращаться в тьму, что полнится ядом. А значит, остается последнее средство, последний отчаянный шаг.
— Я буду просить о милости бога, который меня проклял.
Никиас фыркнул, но Деми на этот раз даже не удостоила его взглядом. Цирцея все в той же задумчивости смотрела на нее, и было трудно понять, прочесть ее мысли.
— Я не знаю подобных ритуалов. Но о том, что тебя волнует, попробую узнать у богов.
— А до тех пор, пока не поймешь, что с тобой не так, — подал голос Никиас, — пока ты не избавишься от… что бы это ни было… тебе нельзя касаться пифоса.
— Никиас… — протянула Цирцея.
В ее голосе читался укор, но это было скорее игрой, кокетством, нежели искренним сопереживанием. Казалось, колдунья просто оттачивает свое, схожее с актерским, мастерство — умение примерять разные маски.
Никиас резко отвернулся от окна. Его глаза блеснули.
— Вы хоть понимаете, к чему это может привести? Что, если надежда в руках Пандоры превратиться в гибель всему живому?
— Он прав, — хрипло сказала Деми.
Правда жалила хлеще роя ос, хлеще ядовитой паутины, но быть правдой от этого не переставала. Она отчаянно хотела доказать Алой Элладе, что может не только разрушать, но и созидать, и для этого ей нужна была Элпис. Но не этими руками из пифоса ее вынимать. Не теми, что искажали все, чего касались.