Душа Пандоры
Шрифт:
На верхние этажи пайдейи они с Никиасом поднимались в молчании. В его глазах полыхало темное пламя. Она даже не пыталась его расшифровать. Тишина царила вокруг Деми — но не в звенящей от мыслей голове, — до момента, пока их не нагнала Доркас.
— Что там произошло?
— Ничего, — бросила Деми. Вот это определенно ложь. Что-то все же случилось. — Не знаю.
— Они послушались тебя.
— Чушь, — отрезала она.
— Я была там. Я это видела.
Деми резко развернулась. Не знала, из какого котла взяла решимость, из какого — злость, но вцепилась
— Ничего ты не видела, слышишь?
Вспышка ярости иссушила ее. Деми разжала пальцы. На коже Доркас остались красные следы.
— Прости, я… Прости.
Она замотала головой и бросилась вверх по лестнице. Доркас за ней не пошла.
Кассандра мерила шагами пространство комнаты, обсуждая с Ариадной и Хароном план дальнейших действий. С помощью пифоса войны не выиграть — теперь это стало очевидно всем. Справляться придется собственными силами. Находить и взращивать больше Искр, ковать больше доспехов и оружия, чтобы посылать в Эфир больше людей, строить больше храмов и святилищ, чтобы собирать, словно росу, благословения богов для сфер и солнечных дисков Гелиоса, пламенных мечей Гефеста, стрел Артемиды.
Больше, больше, больше…
Сквозь ватное облако, в котором плавали мысли Деми, глухо доносились возбужденные голоса. Отмалчивался только Никиас. Сам по себе словно будучи тенью, он стал тенью себя прежнего. Как и Деми, которая весь разговор простояла, невидяще глядя в окно. Смотрела на Акрополь, а видела выстроившиеся перед ней живой стеной атэморус.
Она им сказала: «Уйдите». И они послушно ушли.
Как скоро об этом станет известно Кассандре? Деми должна была сама ей сказать, но не сумела — слова костью встали в горле.
Ее пока не спешили выгонять — ни из пайдейи, ни из Алой Эллады в мир Изначальный. Наверное, им просто было не до нее. Бесталанная, слабая, бесполезная, Деми ничем не могла им помочь. Не дожидаясь конца обсуждений, она не ушла, а сбежала в спальню.
Она выплескивала на зачарованные «страницы» все, что пережила за минувший день. Увековечила в них и Тартар, и Медею, и появление пифоса. Чувствуя, как невидимые когти впиваются в и без того израненную душу, дрожащей рукой запечатлела и миг открытия пифоса, и зияющую внутри него пустоту. Спрятала лишь собственные чувства, которые и сейчас ее душили.
Что-то трусливое в ней — то, что рубцами осталось от той, первой, — просило не переносить в полиптих историю с атэморус. Пусть придет ночь, пусть сотрет все случившееся, пусть станет для нее облегчением.
«Я — не она», — с ледяной решимостью подумала Деми и вывела первое слово.
За письмом ее и застала Доркас. Остановилась в дверях, полускрытая тенями.
— Я понимаю, почему ты открещиваешься от своей силы. Потому что она связана с тьмой и болью.
— У меня нет никакой силы, — глухо проговорила Деми, не отрываясь от дневника.
— Ты приказала атэморус уйти. Они тебя послушались.
— Это случайность. Или… может, Арес отозвал их именно в этот момент.
Доркас вздохнула.
— Ты сама-то в это веришь?
Нет. Не верила.
Деми подняла голову, но на нее не смотрела.
— Ты думаешь… я могу
Не спрашивая разрешения, Доркас вошла в комнату, присела на край кровати. Строгое лицо смягчал взгляд серых глаз.
— Чтобы удостовериться, что это не было ли случайностью, нужно сделать это снова. Намеренно. Целенаправленно.
Деми отыскала среди записей самые первые. Она трижды становилась свидетельницей жатвы атэморус, но, вероятно, все же находилась к ним недостаточно близко. И каждый раз — кроме последнего — появлялась слишком поздно. Оттого описания духов обрывисты, расплывчаты, кроме тех, что записаны со слов самой Доркас. Того разговора Деми, конечно, не помнила. Дневник помнил вместо нее.
Она отыскала одну из записей, которую сделала на острове Цирцеи.
— Вот, послушай. «Они проходят сквозь меня. Я чувствую, как мои кости становятся полыми, и духи заполняют их своей черной водой». Это мое воспоминание об атэморус. Воспоминание Пандоры. Когда я открыла пифос… они прошли сквозь меня. Они что-то во мне изменили.
Деми в глухом отчаянии отшвырнула от себя дневник.
— Я представляла… — Голос сорвался. Она прочистила горло и начала снова: — Я представляла себя спасительницей, которая держит над головой надежду. И та излучает целительный, колдовской свет, что может померяться силой со светом самого Гелиоса. Что сможет всех нас спасти. А вместо этого мне досталась тьма.
— Ты еще можешь спасать. Если ты сумеешь укротить нападающих на Акрополь атэморус, ты сбережешь не одну жизнь.
— Но это значит, что тьма так и останется внутри меня. Та тьма, что искажает любую магию, к которой я прикасаюсь. Тьма, которая, вероятно, и связывает меня с атэморус.
— Тьма внутри — не так плохо, если умеешь ей управлять.
Что-то в голосе Доркас заставило Деми пристальнее вглядеться в ее лицо.
— Божественная сила жила во мне с самого рождения, как и в любой Искре. Дары богов дремлют в нас — в наших жилах, в нашей крови, вот только иногда их нелегко заставить пробудиться. Есть Искры, которые, впервые ощутив в себе божественную искру, зажигают ее одним взмахом своих пушистых ресничек. Видела бы ты Софию или Деспину. Кажется, стрелять из лука и орудовать мечом они научились еще в пеленках — настолько легко и естественно у них это выходит. Каждый раз я смотрю на них и люто им завидую. А еще немного их ненавижу.
Доркас не прятала свои неприглядные стороны, прикрываясь добродушием, как Никиас — полумаской. Хотя они оба имели право скрывать живущую внутри тьму. Вздрогнув, Деми подумала о том, что свою она от Кассандры скрыла. И, сложись все иначе, скрыла бы и от остальных.
— Мне понадобилось куда больше времени для пробуждения божественного дара. А когда это наконец произошло, я была совсем не рада.
— Почему?
Доркас сосредоточила на ней взгляд потемневших глаз.
— Потому что когда ты злишься на родную мать за то, что отшлепала тебя за позднее возвращение с прогулки, меньше всего ты хочешь, чтобы от твоего крика содрогнулась земля. И чтобы твою и без того ветхую лачугу разделило напополам гигантской трещиной, которая уходила в самую бездну, в самый Тартар.