Душа змея. На Онатару. Книга первая

Коробова Екатерина

Человечество знало, где хотело бы оказаться, какая планета смогла бы стать для них новым домом – тем, с которым они могли бы обойтись бережнее на этот раз. Но людского века не хватило бы, чтобы добраться туда.

Перед иномирцами такого препятствия не стояло: отпущенный им срок мог измеряться и тысячелетиями. И они готовы были прийти забрать долги.

Петр, отец Николы, стоял у истоков разработки космического корабля, на котором иномирцы покинули Землю.

Они

все тогда уже были обречены искать выход, пусть кто-то признавал это, а кто-то – совсем не хотел. Но иномирцам, чтобы спастись от болезней, мертвой земли и отравленных вод, хватило бы и того решения, что имелось у людей.

В итоге они бы все равно послушали Вяза. Иномирцы могли столетиями выбирать себе правителя и, когда наконец останавливались на ком-то, предпочитали ему доверять. Вяз понимал, что война никогда не будет верным решением и с ней исчезнет все то немногое, что удалось сохранить в больших бедах.

В нем оказалось достаточно силы, чтобы прощать и уметь просить о помощи. И смириться с тем решением, которое мог предложить Петр.

Людские языки иномирцы помнили еще со стародавних времен и вынуждены были освежить эту память. Петр переживал, что не успеет обучить остальному, но его опасения не оправдались. Новые знания давались иномирцам куда быстрее и легче, чем людям.

Они освоили премудрости навигации и обращения с кораблем.

– Мы можем презирать все это, – Ель тогда кивнул на разложенные перед Петром чертежи, – за бездушность, за холодную логику, за предсказуемость. Но все это точно окажется нам по силам.

И никакого волшебства

Лавр был прав: занять себя чем-то сегодня оказалось решительно невозможно. Из-за начала Игры все привычные дела на Корабле приостановили. После ухода Лавра Никола еще почти час пытался что-то читать в библиотеке, но взгляд бесполезно скользил по строчкам, а мысли оставались тревожными и пустыми. Сдавшись, он сам в итоге отправился на поиски Лавра и Элоизы.

Никола, как никто иной, знал, насколько опасно безделье. Сколько в нем кроется мучительных осознаний, страха и тоски. Первые месяцы на Корабле, стоило оказаться без занятия, к глазам тут же подступали слезы, а к горлу – крик. Он здесь один. Он никогда не вернется.

Лючия нашла Николу в один из таких вечеров: он сидел, забившись в угол, и, зажмурившись, раскачивался из стороны в сторону. Щеки были мокрые от слез.

– Поможешь мне? – без приветствия спросила она на родном языке Николы.

Он открыл глаза и часто-часто заморгал. Лючия терпеливо ждала. Ее чешуя была нежно-фиолетовой, с розоватыми переливами, при определенном освещении отдаленно напоминавшей цвет очень бледной человеческой кожи. Русые волосы собраны в низкий узел у самой шеи. Ни осуждения, ни ненависти, ни унизительной жалости во взгляде. Только протянутая ладонь.

Никола не

посмел отказать.

Лючия учила его вышивать так же, как делала все остальное: спокойно, размеренно, считая возможные преграды недостойными своего внимания. Никола исколол все пальцы, рвал нитки, перетягивал кривыми стежками тонкую ткань – Лючия все распарывала и предлагала начать сначала. Никола сбегал с назначенных встреч – Лючия его находила. Никола стеснялся насмешек над девчачьим занятием – Лючия просто была выше этого.

Да он и сам не заметил, как втянулся. Каким чистым и легким вдруг становился разум, пока на полотне появлялась картина: стежок за стежком, кропотливо, бесконечно долго. Можно было несколько часов не думать ни о чем, кроме цвета нити и места для следующего прокола иглы, пока глаза не начинали слезиться, пальцы не становились непослушными, а плечи не наполнялись тяжестью. Лючия мурлыкала под нос иномирские песни – и Никола вскоре запомнил каждый мотив, хоть и почти не понимал слов.

Первую свою вышитую картину – ярко-алого петуха на синем фоне, которого потом нашили на детское платьице Элоизы, – Никола почти ненавидел, и все же втайне гордился тем, сколько усилий было в нее вложено.

С тех пор как Лючия уснула, Никола не брал в руки иглы. Не потому даже, что страшился осуждения иномирцев за растрату драгоценных полотен и нитей, – с его скоростью работы никто бы, может, и не заметил пропажи; просто не мог себя заставить. Он теперь почти полностью перебрался в библиотеку – к компьютерам, книгам, молчанию.

* * *

Они втроем – Никола, Элоиза и Лавр – сидели прямо на полу одного из коридоров, ведущих в спальные отсеки. Элоиза разложила иномирскую игру – на огромном свитке были изображены реки, горы и моря, по которым перемещалось множество разукрашенных фигурок. Никола когда-то пытался вникнуть в правила, но огромное количество тонкостей, с пеленок знакомых каждому иномирцу, так и не сложилось в четкую картину в голове.

Элоиза раз за разом проигрывала Лавру. Никола, опустив подбородок на колени, привычно наблюдал за ними.

– Лавр, – тихо окликнул он.

– Мм? – Лавр не отрывал взгляда от игрового поля, на котором Элоиза только что расставила крошечные золотые ворота.

– Давно хотел спросить…

Лавр повернулся. Никола заметил запутавшийся в прядях у его виска крохотный желтый лист.

– Я рад, что ты первый решился заговорить об этом. Да, иномирские рубашки смотрятся на тебе просто чудовищно, – лицо Лавра оставалось абсолютно серьезным.

Элоиза рассмеялась.

– Нет, конечно же, не об этом, но спасибо за честность, – Никола машинально провел рукой по плотной ткани, украшенной вышитыми звездами. Раньше на одежде иномирцев в основном красовались ветви, листья и птицы, но и сюда добрались перемены. Рубашки Николы специально перекраивали – укорачивали и подгоняли под узкие плечи, но, по правде, он и сам до сих пор чувствовал себя в них глупо. Хотя на такие замечания Лавра давно уже и не думал обижаться – точно знал, что злобы там нет. – Я о магии.