Душа
Шрифт:
— Мальчика посадили, — произнёс он и опять посмотрел на жутко каркающую ворону.
— Я читал… Перед тем, как уехать.
— Навестить его хочу, — голос папы дрогнул, — если позволят, конечно.
А потом они опять замолчали. «Демидыч» отчаянно делал вид, что пьёт чай, а папа наблюдал за происходящим на улице. Словно меня не было, и словно всё на свете было хорошо и прекрасно. Я ждала, честно ждала, что один из них всё-таки продолжит разговор дальше, но они, по-видимому, не собирались этого делать и больше походили на выброшенных на берег карасей,
— Ромка бросил медицину! — закричала я и для пущего эффекта пощёлкала перед ухом «Демидыча» пальцами.
— И зачем так орать? — поёжился он.
— Она что-то сказала? — Папа поднял голову. В его глазах заиграл неподдельный интерес. — Она иногда пишет мне на зеркале. То есть, писала.
— Это была не я! У меня плохо получается. — «Демидыч» удивлённо приподнял брови. Под его взглядом я осеклась, и мой голос стал похожим на писк мыши. — Попросила Альбину, чтобы та уговорила Савву помочь. Он ведь не трогал тебя больше?
— На зеркале писал другой призрак. Наташа пока сама не справляется. И… Ваш зять сегодня бросил университет.
— Ах, вот оно что! — разочарованно проговорил папа и вылил остатки чая в раковину. Я поглядела в его лицо, но так и не поняла, какая фраза, первая или третья, расстроила его больше. — И Наташа хочет, чтобы я поговорил с ним?
— Судя по выражению лица, да.
— Ромка — врач, — затараторила я, и «Демидычу» в срочном порядке пришлось «переводить» сказанное мной папе. — Настоящий. Я видела. Все видели. Он должен лечить людей, а не продавать компьютеры. Он спас тебя. И спасёт ещё много кого. Сначала я думала, что он хочет бросить учёбу из-за меня, то есть, из-за моей смерти, потому что не смог «оживить», от того и корит себя. Но ведь твоё сердце запустить получилось. Разве это не должно было изменить его решение? Неужели он так и не понял?.. И неужели никогда не поймёт?!
Дослушав «мою» речь до конца, папа тщательно вымыл кружку и насухо вытер её полотенцем. Поставил в шкаф и только после этого повернулся к месту, на которое указал «Демидыч».
— Лошадь можно привести на водопой, — медленно проговорил он, — но заставить пить нельзя. Если медицина, как ты говоришь, Ромино призвание, то он вернётся в неё, через пять лет или через десять, но вернётся. А если нет, то значит так и должно быть. Заставим учиться дальше — сделаем хуже.
Всплеснув руками, я истерически захихикала. Колкая фраза про лошадь, которая когда-то привела меня в чувства, теперь пощёчиной ударила по лицу. Неужели папа тоже отказался от меня?
— Я никогда от тебя не откажусь, — печально произнёс он, как будто прочитав мои мысли. — Но сейчас вмешиваться не буду. Мы много раз говорили с Романом на эту тему. Пусть занимается тем, что нравится. Пусть ищет занятие по себе.
— Она злится. — «Демидыч» посмотрел на меня прямо и без улыбки.
— Я понимаю. — Папа убрал сахарницу и накрыл печенье салфеткой. — Но помочь не могу. Каждый человек имеет
Я стиснула зубы и отвернулась к окну. Злость заполняла голову, злость заполняла всё тело, и я не могла найти на неё управу.
— Она хочет быть с вами, — продолжил «Демидыч», — всегда. Хочет приглядывать все оставшиеся годы. Она очень вас любит. Вас обоих. И очень переживает.
Выдавив вялую улыбку, папа вернулся на выдвинутый стул.
— И совершенно напрасно переживает. Мы проживём. Я пригляжу за Романом. Сколько смогу, пригляжу. Рано или поздно он успокоится. А тебе, Наташа, надо идти дальше. Не блуждать между мирами, а уйти в свет.
— Куда уйти?
От последних папиных слов стало особенно горько. Не просто горько, больно. Он словно ударил меня. И не легонько по лицу, а со всей силы и прямо в солнечное сплетение.
— Тебе надо познакомиться с мамой. Она тебя давно ждёт. А Роман всё равно Антону не поверит, ты и сама знаешь это.
Не глядя на папу, я попыталась прикусить губу. Боль между рёбрами уменьшаться не собиралась, и мне даже пришлось прикрыть глаза, чтобы хоть немножко унять её.
— Николай Андреевич правду говорит. Ты должна уйти в свет. — Покачнувшись на стуле «Демидыч» расправил спину. — В беспокойных душах нет ничего хорошего.
Я усмехнулась и еле сдержала во рту, рвущиеся на волю гадости. Выдохнула и произнесла как можно более мягко:
— Когда пойдёшь навещать Тимура, скажи, что мне жаль. Я не хотела, чтобы он попал в колонию. Я и сегодня не считаю его убийцей.
Дослушав до конца мою просьбу из уст «Демидыча», папа снял очки и потёр переносицу. На лице его застыло странное выражение, что-то среднее между радостью и отчаянием.
— Конечно, я передам. Я всё ему передам. А ты не бойся. Мы справимся. Все мы справимся. И у тебя больше не останется незаконченных дел.
Потом они ещё немного посидели. Снова выпили чая, поели печенья и обсудили последние ничего незначащие новости. «Демидыч» засобирался домой уже затемно. Проковылял в прихожую, молча натянул телогрейку, набросил на уши шапку и затянул шнурки на ботинках. Папа пожал ему руку и незаметно что-то сунул в карман. Я не стала выдавать его тайну, и лишь у порога, в дверях, наконец, решилась поблагодарить хоть и бывшего, но всё ещё друга:
— Спасибо, Антон. Спасибо, что приехал.
«Демидыч» приложил к шапке руку, делая вид, что отдаёт воинское приветствие.
— Савва не приходил ко мне. Не бойся. Может, сама Альбина написала то послание? Спроси у неё. Сынок наверняка научил мать кое-каким штукам.
— Спрошу. А кто избил тебя тогда?.. Тогда, когда я приходила?
Он пожал плечами. Вышло как-то чересчур резко и искусственно.
— И всё же, — упорствовала я. — Савва? Твой сосед? Кто?
— Ребята какие-то. Сказали, за Алишеровых.
Случайно вскрывшаяся новая правда окончательно размазала меня по полу. С губ сорвалось одно-единственное имя: «Костя».