Душехранитель
Шрифт:
Свести разум с ума — дело нелегкое.
Да, да, уже слышу твой насмешливый голос, который говорит о том, что мне, как всегда, нечем больше заняться, кроме как изобретать дурацкие оксюмороны и бросаться избитыми фразами. Что ж, теперь я вижу: ты расположена к общению со своим полузабытым супругом. Тогда, конечно, я отложу всю эту ерунду и… Ну вот, теперь я полностью к твоим услугам. Такая изысканная редкость — твое внимание!
Что? И тебя мучает ностальгия? Родная моя, это так единит
Хочешь, вспомним, как мы увиделись с тобой впервые? Оу! Этого мне не забыть. Ты родилась в одну ночь с Алом, но только на другой стороне Земли. Наверное, даже с первым своим криком ты была прекрасна…
Не перебивай, я продолжаю. Да, да, я склонен к сентиментальности. Годы идут, я тоже не молодею.
Гм… Нас познакомила моя волчица, Бэалиа. Ты очень понравилась ей. Ты и впрямь была чудесна в тот серый день. Мы с Бэалиа и волком Ала гуляли в «кратере» — ну, то местечко в большом парке Эйсетти, который все местные называли кратером. Помнишь его? Конечно, помнишь. Не притворяйся.
Накануне мне приснился сон о Луне. Это был страшный сон. Страшный и красивый одновременно. Я чувствовал, как сотрясается Земля. Из пучины морской в небеса поднялась гигантская волна, и я очутился на ее гребне. И волна выбросила в небо плоть от плоти Земли, и я видел, как удаляется наша планета. Мне было холодно и жутко. Я знал, что больше не вернусь домой никогда.
Когда мы бродили с Бэалиа и Натом в «кратере» — пересохшем котловане для лодочных прогулок — я вспоминал свой сон, вспоминал Луну. Это состояние было похоже на мое нынешнее: казалось, я знаю прошлое, настоящее и будущее; мерещилось, что я могу управлять всем этим; мнилось, что я наконец вспомнил, откуда мы пришли…
И тут — ты. Кстати, всегда хотел спросить: что ты делала тогда в том парке? Зачем пришла? Как оказалась на берегу «кратера»? Почему Бэалиа бросилась именно к тебе? Впрочем, все это уже неважно…
Я испугался. Волчица была доброй и никогда не причинила бы вреда человеку, но все-таки душа зверя — загадка…
А ты смеялась и трепала ее белоснежную шерсть. И смело сказала мне: «Что хозяин, что его пес!» Я ответил: «Это псица». Ты махнула рукой: «Неважно! Вас обоих можно показывать за деньги!» Я не слушал. Я понял, что влюбился в тебя. Хотя и знал, что ты приведешь меня к гибели.
Говоришь, это моя особенность, моя черта — влюбляться в того, кто приводит к гибели? Наверное, тебе известно больше, чем мне. Из всех нас одна ты помнила все. И никому ничего не говорила… Нет, я не укоряю…
Подсказываешь, что Ал был таким же, как я, до того, как прийти к Учителю? Ну что ж, я подозревал и это… Тут нет ничего удивительного, хотя бы по одной простой причине… И тебе она известна не хуже…
…Я был счастлив, когда ты согласилась стать моей супругой. И на второй день нашей свадьбы едва не погиб Ал — ты помнишь? Он упал со скалы и разбился почти насмерть… Проклятые горы — его всегда тянуло куда повыше… Вам обоим было по шестнадцать. Теперь я знаю суть, но тогда… Бэалиа пережила Ната ровно на день. И это ведь тоже было неслучайно. Я сам выкармливал из соски их единственного выжившего щенка…
Но
Для меня ты была всем. Но я всегда изумлялся: даже в минуты сумасшедшей страсти ты не позволяла касаться твоих роскошных черных волос. Ха-ха! Говоришь, что это в моем духе — помнить плотские приметы? Да, в моем…
Каждый жест твой, каждое твое слово было исполнено прелести. Ты была совершенна даже в гневе, и все-таки ты почти всегда хранила холодность. Я не чаял в тебе души — а ее в тебе и не было. Я искал твое сердце, пусть бы даже оно оказалось кристаллом льда — а сам выкинул все зеркала, дабы не созерцать своего убожества. Меня тянуло заполнить пустоту — а я не знал, что пытаюсь тем самым накормить бездонную черную дыру. Вся моя любовь, вся страсть, забота, нежность поедались тобой, сжимаясь до состояния песчинки, молекулы, атома. Ты глотала, но отдавать не могла. Такова твоя природа, но без тебя было бы невозможно решить все условия поставленной Задачи.
И когда Ал познакомил меня с «солнцем», которое лишь отдавало, ничего не требуя взамен, которое светилось хрустальной радугой смеха и одаривало своими лучами, своим теплом и светом всех, кто в этом нуждался, я понял, что круг замкнулся… Все составляющие были вместе. И что это были за составляющие, о, Природа! Жаль, ты не слышала моего смеха, сопроводившего жуткую догадку, что озарила меня вместе с улыбкой солнечной девушки, будущей жены нашего с тобой братишки-Ала. Его, этот горький смех, слышал только волк, сын того Ната и моей белой красавицы Бэалиа. Только Нат, волк, и понимал меня в те годы. Кому же еще, как ни атмереро, понять коэразиоре? И, соответственно, наоборот. Правда, тогда я об этом лишь догадывался, блуждая впотьмах без малейшего проблеска света…
Спустя несколько лет Паском увлек нас своей идеей, и больше мы никогда не видели наш Оритан. По крайней мере, таким, каким он остался в наших сердцах навсегда…
А теперь мы с тобой заключены в эту дурацкую куклу, закопаны на глубине семнадцати ликов от поверхности земли и обездвижены. Но ты же знаешь, что это ненадолго. Что такое пять земных лет для тех, кто познал вечность? Я сделаю так, как хочешь ты, но при одном небольшом условии: один раз у меня будет возможность поступить так, как пожелаю сам. Да, это будет совсем маленькое желание. Конечно, оно связано с Танрэй! При чем здесь — «старый прелюбодей»?! Не сердись, Ормона, просто в нашей с тобой ситуации этот вопрос давно утратил свою актуальность. Ну и что ж, что со мной «только отвернись»? Ты дашь фору десяти таким, как я. Итак, ты согласна? Что ж, тогда…
Вперед!»
ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ. ИЮЛЬ. РОСТОВ-НА-ДОНУ
Шеф отмечал свой день рождения всегда одинаково. Сотрудники фирмы приходили в его кабинет, Ромальцев усаживал всех за стол, болтая с каждым, кто обращался к нему, и перешучиваясь с остальными. Федор Иванович Зеев, совладелец «Финиста», всегда сидел особняком и с царским видом поглядывал на подчиненных. В отличие от Влада, он был «застегнут на все пуговицы» и неприступен.