Душехранитель

Гомонов Сергей

— А вот и Ал, Фирэ! — воскликнул Тессетен, нарочито-манерно взмахнув рукой в сторону сидящего подле его кровати большеглазого южанина. — А это — его супруга, Танрэй! Можете знакомиться.

И действительно: ори оказался Алом. Танрэй внимательно вглядывалась в лицо Фирэ и, похоже, пыталась о чем-то вспомнить, но никак не могла. Юноша ощутил в ней кое-что необычное, потянулся, разглядел. Жена Ала сейчас, оказывается, в священном состоянии. Но, увы, носит она мальчика, а не девочку…

Тессетен, кажется, что-то заметил

и пристально посмотрел на Фирэ из-под своих косм. Правда, ничего не сказал.

Ал произвел на юношу двойственное впечатление. С одной стороны, он помнил прежнего Ала, почитал и любил его. И это наслоилось на нынешнее воплощение древнего «куарт» Горящего. С другой же стороны, этот человек показался ему менее похожим на Учителя, чем Сетен. Было в нем что-то, вызвавшее в Фирэ антипатию. И снова Тессетен кольнул его проницательным взглядом серо-голубых глаз.

— Ну все, будет, будет! Насмотрелись! — поторопил своих посетителей экономист. — Что, работы нет? Сейчас найдем! Живо!

Ему явно не терпелось спровадить супружескую чету, дабы остаться наедине с Фирэ.

Танрэй засмеялась. Наклонившись к Сетену, она подставила свою бархатистую щеку для поцелуя. Ал приобнял друга, поднялся и, кивком попрощавшись со вторым обитателем комнаты, увел жену.

— Сдается мне, Фирэ, нам с тобой нужно очень многое сказать друг другу по поводу нашего Оритана… — послышался голос Тессетена, когда все стихло.

И Фирэ утвердительно кивнул.

* * *

Танрэй была в смятении. Этот мальчик, Фирэ, юноша с глазами старца, явно прошедший за свою короткую жизнь уже очень много, сильно напоминал ей кого-то, чьи черты она никак не могла воскресить в своем воображении. Его появление лишило молодую женщину покоя.

И лишь через день она поняла, на кого довольно сильно был похож приехавший Фирэ. Отнюдь не на гвардейца Дрэяна: со старшим братом его роднила всего лишь одна особенность — оба нет-нет да взглянут поверх твоей головы. Неуютная привычка, но именно так некоторые люди воспринимают в целом сущность собеседника, и ничего с этим не поделаешь. Сходство же Фирэ с тем, о ком подумала женщина, было иного рода…

— Ишвар, я скоро приду. Займись покуда новенькими, хорошо? — выглядывая в широкое двустворчатое окно своей спальни, попросила Танрэй.

Ученик слегка поклонился и убежал прочь. В глубине дома тут же раздалось ворчание матери Танрэй, в очередной раз повествующее о том, что уважающая себя оританянка должна, будучи в священном состоянии, любоваться прекрасным, а не проводить время в обществе обезьяннолицых дикарей. Иначе ребенок может родиться ущербным.

Танрэй молча застегнула мягкий золотистый поясок, так замечательно подходивший к ее наряду, потрепала за ухом Ната и выпорхнула на улицу. Сердце женщины колотилось. Она знала только одного человека, который помог бы ей разобраться в той путанице, что владела сейчас ее мыслями.

— Паском, вы можете уделить мне некоторое время?

Старый кулаптр, прищурившись, окинул ее взглядом и впустил в свой кабинет.

Танрэй

любила бывать здесь. У Паскома пахло совсем не так, как в обычных кулапториях. Он не пренебрегал отварами, настойками, стеклянные шкафчики были до отказа набиты сушеными лекарственными травами, помогающими при различных хворях. И еще, кроме запаха, здесь царила особая энергетика — спокойствия, уверенности, безмятежности. Когда старый целитель что-либо делал, на это хотелось смотреть и смотреть, не отрываясь, не двигаясь и испытывая невыразимое удовольствие от каждого его жеста. Как с завязанными глазами Танрэй всегда угадала бы присутствие Паскома, так же она узнала бы вслепую и эту комнату…

— Конечно, девочка. Садись. Выпей вот этого.

Она послушно глотнула из фарфоровой кружки, которую кулаптр подвинул к ней — будто ждал, что она придет. Это было вкусно, к тому же легкая тошнота и головокружение, преследовавшие Танрэй по утрам вот уже примерно полцикла Селенио, исчезли, едва она допила отвар.

— Слушаю тебя, сердечко.

Танрэй улыбнулась. Сердечком она мысленно звала не так давно поселившегося в ней малыша. Наверное, с подачи Тессетена, обратившегося к нему, как к Коорэ, что в современном языке означало то же, что в древнеорийском — коэразиоре. То есть «сердце»…

— Вы много рассказывали мне об Але, кулаптр, — прошептала Танрэй, оглядываясь на дверь: она неосознанно желала, чтобы этот разговор произошел лишь между ними двоими. — О прежнем Але. И я всегда забывала вас спросить: он раньше выглядел точно так же, как и сейчас, или по-другому? Это очень важно, Паском, милый! Расскажите.

— Вот что! — старик тихо засмеялся и погладил ее по руке. — Ну, значит, пришло время тебе об этом спросить, а мне — рассказать… Выглядел твой Ал совсем иначе, девочка.

— Опишите мне его! Пожалуйста! Вы же все умеете — так нарисуйте!

— Да зачем же такие сложности? Я ведь не художник, да и времени у нас с тобой немного: меня пациенты ждут, тебя — ученики. Постарайся успокоиться, «причеши» свои мысли.

Танрэй поняла, что он задумал, и приготовилась. Едва она прикрыла глаза, ей показалось, что кулаптр обнял ее. Где-то в голове, на уровне лба, но внутри, вспыхнуло солнышко. Оно покатилось выше, выше, к макушке, вошло в «зенит», нырнуло к затылку…

Женщина вначале ощутила легкую дрожь во всем теле, а потом ощущение плоти растаяло…

…и вновь появилось.

Она стоит на балконе огромного здания-шара, воздвигнутого почти на самой верхушке горы в Эйсетти. Отсюда видно весь город, купающийся в лучах восходящего солнца. «Заря, свет которой…» — начали было шептать ее губы, но тут плечи ощутили нежное прикосновение.

И — снова яркая вспышка, озарение. Обернувшись, Танрэй видит перед собой его. Ала. Длинные пепельно-русые волосы перехвачены на лбу темным ремешком, чудесные темно-серые глаза, верные черты лица. Он совсем непримечателен, этот Ал. Он обычен. Но в глазах его светится Душа. И более не нужно ничего. Ничего.