Душка

Волошин Сергей Александрович

Евгений вытер кулаками увлажнившийся высокий лоб и рухнул на пыльный стул. Анатолий Иванович побелел в лице и застыл как бетонная скульптура. Не ожидал такой необузданной экспрессии и душевных откровений от только что казавшегося волевым и успешным молодого человека.

– Жень, может, вам чайку? И поговорим. Что ж вы, бизнесмены, вечно так спешите куда-то? А жить-то когда? Тем более так жить, в муках душевных.

– А вот вы знаете, а давайте чайку, я передумал, – вдруг согласился молодой человек.– У меня там, в машине, какие-то пряники имеются. Пожрать некогда, всё на ходу, на бегу, и так уже несколько лет. Понимаете?

– Пытаюсь понять. Я в таких ситуациях не бывал, – привычно солгал Анатолий, хотя на его шестидесятилетнем жизненном пути чего только не было –

и радостные встречи, и сложные расставания, и любовь, и ненависть, и приобретения с потерями, а уж об известной спешке жить и творить – так романы писать можно.

III

Сняв рабочий халат и оставшись в тёмно-сером помятом спортивном костюме и стоптанных камуфлированных тапках, Анатолий Иванович семенящими шагами перешёл в кухню. Он обожал чаепития со своими клиентами – так можно и самому излить душу, и бездну чужой беды нужным словом заполнить, заодно детально, а не в спешке обсудить ремонт, договориться о цене. Можно и про политику. А кто о ней, о политике, нынче не спорит? Все умные, учёные, эксперты, политологи, насмотрелись телевизора, начитались интернетов. Слова поперёк не скажи, ни у кого нет собственного мнения, зато у всех в избытке убеждённости, навязанной сторонними веяниями.

Анатолию Ивановичу последнее время крайне не хватало общения. Жена в постоянной молчанке и отъездах. Учеников в мастерской не воспитал. Да и кого сегодня из молодёжи увлечёшь таким редким и необычным ремеслом? Все стремятся получить всё и сразу, и престижную профессию в солидном учреждении, и достойную должность, и, конечно, высокую зарплату, чтобы и дом мгновенно, и машину дорогую, и разукрашенную в салоне куклу на переднее сидение. Поэтому разговоры с клиентами стали не только частью работы Анатолия, но важной, необходимой составляющей его жизни и досуга.

– Дом у вас неплохой, двухэтажный. На ремонте деревяшек такой подняли? – переключил тему разговора Евгений, с шипением дуя на горячий чай в оранжевой фарфоровой кружке.

– Дом родительский. А мастерскую уже создавал я. Собственно, я ведь не всегда занимался деревяшками, при Союзе был фрезеровщиком целого шестого разряда, на нескольких заводах работал, даже в самодеятельных ансамблях при профсоюзах выступал. Пели свои песни, а также обязательная программа – про войну, про Родину и про стройки века. Как говорится, до ремонта гитар и скрипок я был квалифицированным строителем коммунизма.

– Хорошо, что не достроили.

– Что не достроили – дом или коммунизм?

– Коммунизм.

– Ну, не знаю. Может и хорошо, но многое в Союзе было правильным, отвечу я вам с высоты собственного пережитого опыта и наблюдений.

– Какой там «правильным», если развалился этот ваш Союз. Рухнул, как подкошенный.

– Почему же «наш»? Он и ваш, это ваша юридическая, как я понимаю, и уж тем паче историческая родина. Вы ведь, Женя, к сожалению, не застали наше большое Отечество в сознательном возрасте, поэтому, как мне кажется, рассуждаете о нём через призму лихо нарубленных в постсоветское время пропагандистских штампов. Раньше хороший дом у квалифицированного рабочего не воспринимался чем-то из ряда вон. Это сейчас двухэтажный дом у нас в состоянии себе построить или купить только, как принято нынче говорить, деловые люди. А тогда – выйдите за двор – целые улицы выгнаны простыми рабочими.

– Было такое, не спорю. Но я о другом. Вот вы, коммунисты, за равенство топите, за справедливость. А было ли оно, это равенство в вашей стране? У одних были привилегии партийные, дачи там, спецпайки, а у других – хибары в лагерях для политических. Я вообще считаю, что не может быть в жизни никакого равенства и справедливости, они самим Всевышним не предусмотрены. Вот, смотрите, один умирает в сорок лет, а то и раньше, а другой в сто лет, или больше. Где здесь равенство? Один родился в Париже, в семье олигарха, а другой – на крайнем Севере, в юрте оленевода- алкаша. Понимаете?

– Что ж у вас, у молодёжи, всё в головах как-то через пень-колоду упаковано? Учителей бы ваших всех на уборку урожая в колхоз отправить, а после – в перековку

на курсы повышения квалификации, – вздохнул Анатолий Иванович. – Во-первых, почему вы Советский Союз так упорно своей страной не считаете? Не надо путать государственный и политический строй с той землёй, народом и культурой, которые вокруг тебя, и которые были раньше, существуют в данное время и останутся в грядущем как неизменная, вечная величина. Во-вторых, я никогда не был коммунистом. В стране жило почти триста миллионов человек, из которых лишь каждый пятнадцатый вступил в коммунистическую партию. Да и то половина не из-за убеждений, а по рекомендации и из-за карьеры.

– Так вы ж поддерживали политику партии, славили совок, – перебил Евгений.

– Ой, какое нехорошее слово, этот ваш совок. Бог, ты мой, что вы только в его смысл ни вкладываете. А ведь у понятия так называемого совка корни и горизонты применения были гораздо глубже и шире. Вот я, например, помню, что слово это появилось в обиходе у шестидесятников. Знаете, кто это такие?

– Те, что в шестидесятые годы родились, наверное.

– Ответ неправильный, те, кто в шестидесятые годы творил вечные произведения, поэт Евтушенко, Вознесенский, Рождественский, барды Окуджава, Высоцкий, Визбор. Надеюсь, слышали таких? Эти люди, мил человек, отнюдь не являли собой каких-то антисоветчиков, все в равной мере были преданы ленинской идеологии и патриотически настроены. Но уже тогда критиковали зачванившихся, чрезмерно ретивых, пафосно неадекватных номенклатурщиков, а по-иному – совков. Помните старый чёрно-белый фильм «Большая жизнь», там ещё парторг был такой – маленький, лысенький, противный. Вот – типичный образчик. Не помните? Ну, да, это кино другого поколения… Их много было, совков, перекрасившихся и перебежавших туда, где теплее, предавших Отечество и народ. Причём повсеместно – от Москвы до самых до окраин. И Союз валили вовсе не хиппи и не шестидесятники, а именно совки, сохранявшие систему своего доминирования. Мародёрами я их называю. Кто во время революций, войн и больших перемен ловит рыбу в мутной воде? Мародёры. Всегда они первыми бегут за чужим добром. Собственно, смысл Советской власти был в том, чтобы победить совок и отстроить государство, в котором жить было бы хорошо и комфортно всем. Шестидесятники, например, мечтали о человеческом будущем, совки же – о своих привилегиях, возможностях и желудках.

– Так их, таких совков, и сейчас пруд пруди, – соглашаясь с Анатолием, заметил гость.

– Да, всё, как сейчас. Совки никуда не делись, они переродились и сохранили свою систему уже внутри нового государственного проекта. Советский – это был великий замысел. А совок – это то, что мешало его реализовать. Вот, ваша скрипка, например, тоже сделана во времена Союза, и сделана не каким-то там совком, а большим мастером, между прочим, самим Львом Горшковым. А работы великих мастеров требуют к себе особого, крайне внимательного и бережного отношения. Вы, вот, решили, что скрипку нужно перелакировать, чтоб красивой была, блестящей, как гладь морская, вид чтоб товарный имела. А я предлагаю иной подход – сохранить инструмент в его первозданном виде – стяну трещины, подравняю шеллачное покрытие, отстрою высоту струн и мензуру. Пусть этот антикварный вид и вызывает вопросы у ретивых эстетов, но среди настоящих музыкантов и благодарных слушателей никаких вопросов не возникнет. Я бы, может, и с радостью взялся за ваш заказ, тем более, как я понимаю, вы платежеспособный клиент. Почему бы мне и не заработать на вас лишнюю копейку? Но я не могу совершать преступления перед музыкой и историей. А что про меня мои коллеги по цеху скажут?

– Мне кажется, что много пафоса, Анатолий Иванович, – улыбнулся Евгений, возбуждённо ёрзая на стуле. – Ну, пусть Лев, пусть Горшков. О нём только вы, как мастер, пожалуй, и знаете.

– Нет- нет! Здесь вы заблуждаетесь, – громко запротестовал Анатолий. – Горшкова знали крупные музыканты – итальянцы, австрийцы, немцы. Это имя известно русским скрипачам и виолончелистам, игравшим в Московской и Белорусской консерваториях. Горшкова, как великого мастера уважали сам Ростропович, сам Климов и даже Шостакович.